Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— Видите, какие интересные люди, — вздохнул Ненароков. — Хитрецы, психологи, следов не оставляют… И награбленное барахлишко где-то сбывают так, что оно не попадается нам на глаза. Я вас не поздравляю, Ванечка. Это очень неприятные противники. Вы знаете, я высокого мнения о ваших способностях, но тут у меня ощущение, что нам противостоят вовсе не уголовники, или, по крайней мере, не только они. Кто-то за всем этим стоит очень… очень непростой.

— И непростые тоже прокалываются, — буркнул Опалин, чтобы хоть что-то сказать.

— Все когда-нибудь прокалываются, Ванечка, — добродушно ответил следователь. — Не в одном, так в другом. — Но в том настроении, в котором находился Опалин, он воспринял эти слова не как ободрение, а как упрек. Ведь сам он тоже допустил ошибку.

Пока Иван беседовал с Ненароковым, Петрович трясся в служебной машине, ехавшей по направлению к московскому ипподрому. Скачек в этот день не было, трибуны пустовали, и только несколько жокеев на дорожках тренировались со своими лошадьми. Издалека Петрович сразу же узнал элегантную фигуру Барона в светло-сером костюме. Человек, с которым Логинов пришел побеседовать, сидел на одном из лучших мест. Положив руки на рукоять своей трости, он внимательно следил за лошадьми на дорожке. Шляпа с лентой, из кармашка выглядывает треугольничек накрахмаленного платочка, бутоньерка — франт, да и только. Петрович редко сталкивался с Бароном, но всякий раз сыщика не покидало ощущение, что вокруг того словно нарисован заколдованный круг, который надежно ограждает его от окружающей действительности, и перейти заговоренную черту, чтобы приблизиться к человеку с бутоньеркой, дано не каждому. Логинов и сам сейчас колебался перед тем, как подойти, и ему не нравилось, что в глубине души он некоторым образом трусит.

— Лошади — благородные животные, — неожиданно заговорил Барон, хотя Петрович находился в десятке шагов позади него и сидящий даже не поворачивал головы, то есть вроде бы не должен был его видеть. — Слышали?

— Слышал. — Петрович подошел ближе и сел, оставив между собой и собеседником одно пустое сиденье. Светлые глубоко посаженные глаза Барона повернулись в его сторону, взгляд изучающе скользнул по лицу. На вид собеседнику Логинова было лет сорок пять. Лицо широкое, и морщины ничуть его не портят, над верхней губой — тонкая полоска безупречно подстриженных усов. Хотя он был в шляпе, Петрович знал, что волосы у Барона русые с проседью, очень коротко стриженные, и под волосами слева — рубец от полученного когда-то на войне удара шашкой, который едва не стоил ему жизни.

— Вот, — продолжал Барон, усмехаясь, — лошадь — благородное животное, а про человека никто так не скажет. А все почему? Сволочь потому что человек, совершенно бесполезная скотина. Только на удобрение и годится, а больше ни на что.

У Петровича возникло скверное ощущение, что его пробуют на зуб. Поддакнешь собеседнику — выйдешь безвольной тряпкой и слабаком, собственного мнения не имеющим; полезешь в спор — выставишь себя на посмешище, и вовсе не потому, что Барон так уж прав, а потому, что в словесных передергиваниях ему нет равных. Истина не рождается в спорах; в спорах рождается репутация спорщиков.

— Значит, по-вашему, гражданин Перель годился только на удобрение? — ляпнул Петрович.

В лице Барона не дрогнул ни один мускул.

— Кто таков? Жокей? Бывший коннозаводчик? Впервые слышу. Мудрите вы там в угрозыске, чепухой какой-то занимаетесь. Вы пришли, чтобы зря тратить мое время, уважаемый?

Последняя фраза прозвучала почти как угроза, да, собственно, ею и была.

— Зря? Ну это как посмотреть. — Петрович заставил себя улыбнуться, чтобы Барон не думал, что собеседник его боится. — Хотел я вам одну историю рассказать. Об отцах и детях, некоторым образом. Жила-была одна женщина, простая, работящая, лет, как говорится, средних, и была у нее дочь, именем Софья. Отец ее погиб на империалистической войне, как раз когда русские войска взяли Львов. Только вот интересно выходит — взяли-то город в 14-м году, а дочь родилась в 16-м. Ну, никак не может быть, чтобы она оказалась дочерью того, на кого ее записали.

Барон вздохнул и стал смотреть на лошадей и жокеев на беговой дорожке. В лицо собеседнику он больше не глядел.

— Ну, время было сложное, записали дочь на погибшего солдата, потом революции — одна, вторая, и разные всякие события произошли. В том числе девочка Соня выросла и учиться пошла. А отец ее настоящий примерно тогда же вспомнил о ее существовании. Сами, наверное, знаете, как в жизни бывает — то не нужны дети да не нужны, а время проходит и оказывается, что очень даже нужны. Но лично сам папаша проявляться не хотел и поручил собрать сведения о дочери ее соседу. Как Соня живет, с кем живет и все такое. Соседа, кажется, Николаем звали, а может, и нет. — Петрович сделал вид, что колеблется. — Нет, точно Николаем. И фамилия у него начиналась на "М".

— Короче, — сухо попросил Барон.

— А немного осталось, потерпите уж. Девушку Соню убили — задушили в парке Горького, а труп изувечили, чтобы затруднить опознание. Но настоящий ее отец и меньшее не прощал, а тут — что уж говорить. И пустил он на удобрение и молодого человека Сони, который ей свидание в парке назначил, и всех, кто мог ее убить. Не сам, не своими руками, но — отомстил. Вопрос, собственно, такой: остановится ли на этом безутешный отец или он найдет еще кого-нибудь, кого можно наказать за то, что произошло?

Хотя Петрович был вовсе не робкого десятка, он все же осекся, увидев устремленные на него в упор злые серые глаза.

— Вольноопределяющийся Логинов, — проговорил Барон, чеканя каждое слово, — вам не кажется, что вы слишком много на себя берете?

— Соня Левашова умерла, ее больше нет. И ей все равно, сколько жертв, виноватых или безвинных, принесут в память о ней. Вам ясно? Это совершенно… бессмысленно. Надо было заботиться о ней, пока она была жива. Устроить ее матери жилье получше, может, работу хорошую найти. Баловать, черт возьми, подарками. Вниманием ее окружить, чтобы она знала, что у нее есть отец, на которого она может положиться. А сейчас-то что? Хоть пол-Москвы убейте, ее это не воскресит. Кончено все, кончено навсегда, и заботу вашу она не оценит.

— Пошел вон, — коротко сказал Барон. — Разговор окончен.

Петрович посмотрел на его лицо, на то, как задирается над ровными мелкими зубами верхняя губа с полоской усов, и понял, что разговор действительно окончен. "Что ж… По крайней мере, я его предупредил, чтобы он прекратил свои фокусы и не путался у нас под ногами. И я с самого начала понимал, что ничего он не скажет. Не такой он человек…"

Он поднялся, поправил фуражку и двинулся прочь, но остановился, услышав слова, брошенные ему вдогонку.