Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

И он опять не сможет ничем ей помочь.

— Леля, — спросил Глебов у проходящей мимо машинистки в вязаном жилете поверх белой блузки. — Поликарп сейчас не у себя?

Выяснилось, что заведующего недавно видели в кабинете Лапина, который руководил отделом "За оборону СССР". Лапин, человек с суровым обветренным лицом и колючими глазами, не пользовался в редакции особой популярностью. Он прошел всю Гражданскую, ходил с орденом Красной Звезды, после полученных на войне ранений и контузий хромал на левую ногу и был глуховат. Басаргин подозревал, что Лапин, который воевал по-настоящему, а не три месяца, в глубине души презирает своих коллег, людей в массе штатских и к боевым действиям равнодушных. Когда того требовали обстоятельства, он мог изобразить сердечность, но вообще предпочитал держаться особняком и даже в столовой обычно садился за отдельный стол.

— Интересно, что Поликарп забыл у Лапина? — спросил Глебов и, не дожидаясь ответа, высказал догадку: — Наверное, от Кострицыной прячется. Небось опять ему скандал устроила из-за своих выкроек.

Несколько раз в месяц "Красный рабочий" печатал уменьшенные выкройки одежды, и каждый раз происходило одно и то же: места никогда не хватало, в итоге чертеж втискивали на какой-нибудь огрызок в несколько квадратных сантиметров. Рассмотреть пояснения к такому чертежу можно было разве что с лупой, и то не всегда. Это являлось источником постоянных переживаний для создательницы выкроек Кострицыной, которая относилась к своему делу серьезно, обижалась до слез на такое отношение и самозабвенно ругалась с редакторами.

— Поликарп Игнатьевич, ну как вы могли? Вы же обещали! Опять люди жалуются, что ничего не разобрать… Да у вас реклама какого-нибудь "Ночного экспресса" больше места занимает, чем мои несчастные выкройки!

— "Ночной экспресс" — объявление коммерческое, за деньги, — отвечал заведующий. — Фильм с Гарри Пилем [67] Гарри Пиль (1892–1963) — звезда немецкого кино, актер трюковых фильмов, пользовавшийся в СССР большой популярностью. , сверхбоевик как-никак…

— Поищем Поликарпа у Лапина, — предложил Глебов, поворачиваясь к Басаргину.

Максим Александрович предпочел бы идти один, но Глебов увязался за ним. У Лапина они выяснили, что заведующий уже ушел.

— Кажется, он сейчас у Должанского, — сказал бывший военный.

Должанский занимался в газете поэтическим отделом и был известен тем, что каждому автору вежливо говорил, что его стихи обещают большое будущее. Но Басаргину приходилось наблюдать и другого Должанского, который так выразительно зачитывал вслух худшие места из графоманских виршей, которые ему присылали, что присутствующие буквально катались от хохота.

— Идем к Должанскому, — объявил Глебов, и вдвоем с Басаргиным они покинули кабинет Лапина с портретом Фрунзе на стене.

Максим Александрович повеселел, и даже голова у него перестала болеть. Ситуация стала казаться абсурдной, и по писательской привычке он стал прикидывать в уме сюжет: "Учреждение, затерянное в недрах… ну, скажем, московского небоскреба… Служащие ищут начальника — и никак не могут его найти…"

— Старик, я слышал, ты комедию написал? — донесся до него голос Глебова.

Максим Александрович вздрогнул и остановился возле стенда, который доступными средствами призывал к активной борьбе с пьянством. На самодельном плакате из бутылки вылезала зеленая змея и пыталась вцепиться в синего гражданина, нацелившегося эту бутылку выпить. Судя по решительному виду пьяницы, змее всерьез грозила участь быть употребленной на закуску. Между собой остряки Дворца труда называли этот плакат "Призрак коммунизма" и "Чудное виденье".

— Кто сказал… — начал Басаргин.

— Леля, — ответил Степа, усмехнувшись. — Сказала, что перепечатывала текст для тебя на машинке… И ты просил никому не говорить.

Писатель уже овладел собой и, как ему казалось, принял безразличный вид.

— Ну, слушай… Это так… Первый опыт… Пьесы вообще писать тяжело…

— Я знаю, — небрежно кивнул Глебов. — Сам собираюсь написать одну штучку… Ты куда свою пьесу отнес? К Мейерхольду? В Художественный?

— В Театр сатиры.

— Ну… ну… А что так? Думаешь, там больше шансов? Не, брат. — Только что Басаргин был "стариком", и вот уже Степа определил его в "братья", не замечая, насколько дико звучат такие перемены. — Дерзать надо. Надо дерзать… Сатира — это что? Мещанский театр, мещанская публика… нэпманы…

Басаргину сделалось скучно. Он отлично знал, почему Глебову хотелось попасть на сцену: театр был золотой жилой, драматурги получали не только гонорар за пьесу, но и отчисления с каждого представления. Именно поэтому в театр рвались все, кто с грехом пополам освоил правила правописания, — и именно поэтому в драматургической сфере так ожесточенно топтали конкурентов, не гнушаясь никакими методами. "Ну а я? — подумал Басаргин. — Чего же хочу я? Ведь не ради же денег я затеял все это — точнее, не только ради денег… Хотя какая разница — все равно же ничего не вышло…"

Когда Максим Александрович и его несносный спутник вошли в кабинет Должанского, тот говорил по телефону, время от времени делая заметки на лежащем перед ним листе бумаги. Заведующий редакцией стоял возле окна, засунув руки в карманы. Это был высокий, могучий человек, про которого ходили слухи, что ему довелось одно время быть на Волге бурлаком, чтобы прокормить семью. Он не говорил, а громыхал, и по лицу его, когда он заметил Басаргина, пробежала легкая тень.

— Поликарп Игнатьевич, — бодро заговорил писатель, — я согласовал тему с Эрмансом… — Эрманс был секретарем редакции. — Столетие со дня рождения Льва Толстого…

— Темы надо не с Эрмансом согласовывать, а со мной, — прогромыхал гигант. — Это во-первых. Во-вторых… вы меня простите, Максим Александрович, но о Льве Толстом в этом году только ленивый не писал… На кой черт нам сто первый очерк о Льве Толстом? Что он нам дает?

Басаргин молчал — и не потому, что ему было нечего сказать, а потому, что если человеку надо объяснять значение Льва Толстого, обсуждать с таким собеседником нечего. Должанский бросил на писателя быстрый взгляд и отвел глаза.

— Да, да… — бормотал он в трубку. — Конечно… это может быть интересно…

— А вы, Максим Александрович, подвели редакцию, — продолжал громыхать заведующий. — Обещали побывать на матче сборной Москвы против сборной Ленинграда, помните? Ну и кто выиграл?

— Пять — три, Москва, — бодро пискнул откуда-то Глебов.

— Я заболел, — мрачно сказал Басаргин.

— Да, как на футбол ходить, так все больные. — Поликарп Игнатьевич недобро прищурился. — А как авансы брать, так почему-то здоровые…

Басаргин мог ответить, что посещение матчей вообще не входит в его обязанности, отделом спорта занимается Стенич, но вспомнил, что тот был в отпуске и поэтому, собственно, злополучный матч свалили на него.