Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— А почему Фрушка? — спросил Опалин у тощего.

— Сам не знаю, — признался тот, — само собой вышло…

Собака облизнулась и с любопытством уставилась на Опалина — очевидно, чувствуя, кто в этой комнате далеко не последний человек.

— Умнее любой овчарки, — добавил Твердовский, опережая вопрос о том, почему к делу предполагается привлечь дворняжку. — Так что принимай пополнение в опербригаду. Выделяю тебе Никифорова… ну и Фрушку, само собой.

Твердовский потрепал собаку по голове привычным жестом опытного собачника и отпустил Никифорова.

— А овчарку никак? — спросил Опалин, после того как стало понятно, что проводник его не услышит.

Николай Леонтьевич скривился так, словно у него внезапно заболел зуб.

— ЧП у нас, Ваня. И овчарку пока никак.

— Это убийство на Коминтерна? — Недавно в своей квартире на улице Коминтерна, которая ранее называлась Воздвиженкой, был убит известный журналист.

— Угум, — промычал Твердовский. — Манухин всех собак затребовал.

Манухин был коллегой Опалина, но оба опера друг друга выносили с трудом. Здоровенный детина, Манухин не гнушался получать сведения методами, вызывавшими у Опалина отвращение. В свою очередь, Манухин считал Ивана чистюлькой, «выезжающим» за счет везения.

— Кого он может найти? — спросил Опалин, не скрывая раздражения. Николай Леонтьевич посмотрел на лицо подчиненного и усмехнулся.

— Да неважно, главное — развести бурную деятельность, — хмыкнул он, возвращаясь за свой стол. — Все равно, чую я, дело у нас заберут… А Манухину терять нечего. Раскроет — молодец, не раскроет — отрапортует, сколько человек привлек и какие оперативно-разыскные мероприятия провел… А с трупом из Марьиной Рощи как?

— Похоже, я ошибся, — признался Опалин. — Это не «комаровец». — Николай Леонтьевич молчал, ожидая продолжения, и Иван стал объяснять: — Одиннадцатого ноября девушка ушла из дому, нарядившись, как на свидание. Мать хотела, чтобы она сидела с младшими братьями и сестрами. Последовала бурная ссора, обе стороны наговорили друг другу всякого, и в конце концов Елисеева убежала, хлопнув дверью. Встретилась со своим любовником, Сергеем Александровичем Радкевичем, который повел ее в тридцать седьмой ресторан. Ресторан этот ранее всплывал в связи с подозреваемым, и я поручил Казачинскому проверить. Один из официантов вспомнил, как обслуживал столик Радкевича и Елисеевой. Поужинали, ушли вместе, официант предполагает — отправились к кавалеру. У него отдельная квартира — это и мать Елисеевой подтверждает, хотя фамилию любовника дочка и не афишировала. Когда Елисеева не вернулась домой, мать решила, что та переселилась к любовнику, а родне сообщить забыла — отношения такие.

— А тринадцатого числа труп ее дочери нашли в Марьиной Роще, — буркнул Николай Леонтьевич, хмурясь. — Убита как минимум за сутки до обнаружения тела… Что любовник? С ним ты уже говорил?

— Говорил, но без толку. Путается, врет, несет какую-то чушь насчет слабой памяти. Обещал жаловаться, намекал на свои знакомства и даже угрожал, в его власти, говорил, испортить мне жизнь. Нужна санкция на его арест. Для невиновного человека он ведет себя подозрительно. К тому же у него есть машина, а Горюнов установил, что Елисееву убили не там, где тело нашли. Как оно попало в Марьину Рощу?

— Ну вот, а ты решил, тут замешан «комаровец», — заметил Николай Леонтьевич. — Никогда не стоит торопиться с выводами… Выглядишь ты, Ваня, не ахти. Приболел?

— Грипп, похоже.

— Так езжай домой, нечего народ заражать.

— Но, Николай Леонтьевич…

— Аспирин, чай с вареньем и никакой работы, — оборвал его Твердовский. — Насчет Радкевича я договорюсь.

— Но…

— Не волнуйся, как только «комаровец» объявится, обязательно дадим тебе знать. Лично тебе позвоню! Марш домой, лечиться… Пусть Харулин тебя подбросит до дома.

Опалин запротестовал.

— Ваня, не спорь со мной, — проворчал Николай Леонтьевич, и Иван сдался. Впрочем, прежде чем вернуться домой, он все же заглянул в свой кабинет и сообщил сидевшему на месте Петровичу, что заболел и оставляет его за главного.

— По Гусеву — там, в общем, только уточнить пару деталей…

Гусев был рабочим, который убил женщину, делавшую в бане за деньги подпольные аборты. За такую операцию просили от 400 до 700 рублей — при том, что в то время зарплата уборщицы составляла рублей двести. Жена Гусева после аборта умерла, и он решил отомстить. Позже выяснилось, что убитая, якобы медсестра, не имела даже начатков медицинского образования и являлась мошенницей со стажем.

— Ладно, я закончу, — сказал Петрович. — Ты, главное, поправляйся.

Шофер отвез Опалина домой. Поднимаясь в лифте, Иван чувствовал, как горят щеки. Он забыл, что в квартире не было не только градусника, но и никаких лекарств. Варенье, рекомендованное Твердовским, тоже отсутствовало. Пришлось ограничиться холодным чаем с хлебом и остатками портвейна. От портвейна по телу немедленно разлилось живительное тепло, и даже голова перестала казаться тяжелой. Где-то за стеной бубнило радио, потом заиграла симфоническая музыка. Опалин лег на кровать, подумал, что спать днем в одежде — самое глупое, что только можно себе представить, и провалился в сон. Когда Иван проснулся, уже наступил вечер. Радио все еще работало, и, судя по неестественным голосам и шумам, шла трансляция какого-то спектакля.

«Умрешь тут, на этой продавленной кровати, — мелькнуло в голове у Ивана, — и успеешь протухнуть, прежде чем догадаются взломать дверь». Перед его мысленным взором предстали лица управдома и дворника, приглашенных в качестве понятых. Дверь, конечно, будет вскрывать Юра, Петрович — составлять протокол своим каллиграфическим почерком, фотограф Спиридонов — суетиться и шипеть магниевой вспышкой, а Горюнов — обстоятельный, спокойный, неулыбчивый человек — вздохнет и скажет, что «Ваня сильно изменился». Эксперт был мастером таких двусмысленных фраз, которые выдавал с совершенно равнодушным видом, усиливая производимое впечатление.

Опалин встряхнулся. Он знал за собой этот недостаток — слишком живое воображение — впрочем, не раз и не два помогавший ему в работе. Неожиданно ему захотелось есть. Поднявшись с кровати, Иван отправился на кухню, где стояли только газовая плита, раковина, стол, один-единственный стул и обшарпанная тумбочка, заменяющая кухонный шкаф. Немногочисленную посуду Опалин держал на тумбе, продукты — за ее дверцами. Яйца кончились, но зато нашелся мешочек с рисом, и как раз когда Иван наливал воду в кастрюлю, чтобы поставить ее на плиту, прозвучал звонок в дверь.

Опалин выключил воду, вернулся в комнату, достал из-под подушки пистолет и вышел в коридор.