Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— Вы собирались на ней жениться?

Нет, Опалин не ошибся: в глубоко посаженных светлых глазах мелькнуло удивление.

— Я? Нет. Нет!

— Позвольте мне быть нескромным, Сергей Александрович: почему?

— Она не годилась в жены, — уже с раздражением ответил Радкевич. — Мое положение на службе… — он заерзал на сиденье, — зависит от моего бывшего тестя… Ему бы не понравилось, если бы я…

— Вы объяснили Елисеевой относительно тестя? Она знала, что вы не имеете намерения жениться на ней?

— Этого я от нее не скрывал. Но, по-моему, она думала…

Радкевич осекся.

— Договаривайте, Сергей Александрович.

— Ну, она принадлежала к тем женщинам, которые думают, что если тысячу раз повторить одно и то же, мужчина сдастся и сделает так, как они хотят, — проворчал Радкевич.

— Она докучала вам в этом смысле?

— Нет, она была достаточно… сообразительна, чтобы не делать того, что меня раздражало. Но… да, намеки были… И разговоры о том, как дома у нее плохо.

— У вас были другие увлечения, помимо нее? — будничным тоном спросил Опалин.

— Какое вы имеете… — вскинулся Радкевич, но посмотрел на лицо собеседника и ответил: — Нет.

— А у нее, помимо вас?

— Ну я же не следил за ней, — не без иронии ответил подозреваемый. — Но думаю, нет. Скорее, нет. Не потому, чтобы она меня любила, а потому, что я казался ей… ну… тем человеком, который поможет ей… — Он сделал паузу, подбирая слово, и наконец сказал: — Подняться.

— Подняться куда?

— Не куда, а откуда. Обычная история: отец работал и пил, мать работала и погрязла в быту, братья и сестры требовали внимания. Она хотела благодаря мне выбраться… из этого болота и не любила, когда на меня обращали внимание другие женщины. Когда я однажды задал вопрос ее подруге — просто из вежливости, — нравятся ли ей комедии Шкваркина [6] Василий Шкваркин (1894–1967) — король комедии сталинской эпохи, автор пьес "Чужой ребенок", "Простая девушка", "Страшный суд" и др. , Лене сразу показалось, будто меня пытаются… ну, в общем, увести.

— И восприняла это болезненно?

— Мне она ничего не сказала. Но ее подругу я больше никогда не видел.

А ведь подружка вполне могла пришить Елисееву, чтобы завладеть перспективным женихом, помыслил Петрович. Бывали, бывали в их практике и такие случаи…

— Давайте поговорим о последнем вечере в тридцать седьмом ресторане, — Опалин для виду сверился с бумагами, — адрес: улица Рождественка, два дробь пять. Вы часто там бывали с вашей спутницей?

— Ну… Ей больше нравился «Националь». Но я предпочитаю места потише.

«И где счет в итоге получается меньше», — закончил про себя Петрович. Пока он почти не вмешивался, внимательно следя за ходом допроса.

— У меня много знакомых официантов…

«Которые с потрохами сдают тебя угрозыску, — мысленно договорил старый сыщик. — Нашел чем гордиться…»

— Опишите ваш вечер в ресторане, ничего не пропуская, — попросил Опалин.

— Вечер как вечер. — Радкевич пожал плечами. — Мы сели за отдельный столик, никто нам не мешал и не лез без спросу. Ели, пили… разговаривали… Потом поехали ко мне. Потом она ушла…

— Когда именно?

— Часов в шесть. Или семь. Я не помню…

— Почему так рано? — поинтересовался Опалин.

— Потому что одна из соседок, старая карга, шпионит за мной и все докладывает моей бывшей жене.

— С которой вы разъехались и даже развелись?

— Вы женаты? — спросил Радкевич.

— Это к делу не относится, — отрезал его собеседник.

— Не женаты, иначе бы понимали. — Радкевич усмехнулся. — У женщин сильно развито понятие собственности в отношении мужчин, с которыми они жили.

«Черт возьми, — подумал Петрович, — какие обороты закручивает. Наверняка и книг много читал, и образование имеет выше среднего». Но Петрович давно уже знал, что именно такие интеллигентные, легко изъясняющиеся литературными оборотами люди могут оказаться куда более жестокими и непредсказуемыми, чем самые матерые уголовники.

— Мы с женой не поддерживаем отношений, — продолжал Радкевич, — но иногда все же сталкиваемся у знакомых, и обычно она хорошо осведомлена… о моей жизни. По работе я завишу от ее отца. Он всегда хорошо ко мне относился, он вообще из тех, кто умеет отделять личное от служебного, но — я ему всего лишь бывший зять, а Раиса — его дочь. Если она вздумает пожаловаться, у меня будут… сложности…

Судя по паузе перед последним словом, сложности предполагались вселенских масштабов.

— Вам известно, куда Елисеева направлялась, когда ушла от вас утром двенадцатого ноября? — спросил Опалин.

— Как куда? Домой…

— Пешком до Таганки?

— Почему пешком? Есть метро, эти, как их… автобусы, трамваи…

Ну да. И еще троллейбусы, ага.

— Вы уверены, что она собиралась вернуться к себе? Перед встречей с вами она поссорилась с родителями. Она не рассказывала… может быть, собирается к кому-нибудь из знакомых… или родственников…

— Не помню. — Радкевич задумался. — Кажется, нет… Нет.

— Вы видели, как она шла по улице?

— У меня окна выходят во двор. Я только видел, как она пересекла двор.

— Кто-нибудь следовал за ней?

— Нет. Я никого не заметил…

— Уверены?

— Уверен.

Итак, девушка рано утром выходит на улицу Горького, собирается ехать на Таганку, а вместо этого оказывается в Марьиной Роще в виде бездыханного тела. Загадка, однако.

— Я прошу вас хорошенько подумать, прежде чем отвечать. Вечером одиннадцатого, когда вы с вашей подругой были в ресторане, все было как обычно? Ничего странного, настораживающего…

— На моей салфетке обнаружилось пятно, — уже с нескрываемой иронией ответил Радкевич. — Я подозвал официанта и попросил ее заменить. Это считать странным?

«Начинается, — подосадовал Петрович. — Когда свидетель позволяет себе дерзить — значит, дело плохо».

— Потом… что потом? — продолжал Радкевич, кривя губы. — Мы с ней немножко повздорили. Вам, конечно, уже донесли? Но это была шутка, настоящей ссоры не было.

— А вы расскажите вашу версию, — заметил Опалин, ни единым мускулом не выдав, что о ссоре за ужином слышит в первый раз.

— Я хотел закурить. Она отобрала у меня папиросу… Я возмутился. Раньше она не позволяла себе таких вольностей… А в этот раз начала капризничать: не выносит запаха дыма… И вообще заботится о моем здоровье. Мне это не понравилось. — Радкевич насупился. — Она говорила так, словно я был… совсем уж стариком! Лена почувствовала, что перегнула палку, заложила папиросу за ухо и стала вертеться на стуле, нести всякую милую чепуху… Я сдался и даже убрал портсигар, чтобы она… э… не переживала за мое здоровье.

— И все? Больше ничего странного не было?

— Боюсь, ничего.

— Как вы добирались из ресторана до вашего дома?