Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— Во, гляди. — Манухин сунул Ивану пачку порнографических снимков, изготовлением которых убитый фотограф, судя по всему, баловался на досуге. — Симпатичная, а? И эта ничего… А эта — совсем страшная, не зря же на ней маска…

Иван изобразил интерес к похабным фотографиям и даже отпустил несколько рискованных замечаний. Манухин не отставал и выдавал еще более скабрезные реплики. Опера смеялись и обменивались сальностями, но внезапно Опалину все надоело. Он размашисто подписался и протянул лист Манухину.

— Держи, Митяй. Премию быстро не обещаю, но… сам понимаешь, тут как карты лягут.

— А ты, Григорьич, оказывается, ничего мужик, — заметил Манухин с подобием какого-то даже удивления, забирая бумагу. — Если руки боишься испачкать, меня зови… Я не боюсь…

Опалина передернуло. Еще не хватало для полного счастья стать лучшим другом-приятелем Манухина. Иван довольно сухо попрощался с хозяином кабинета, забрал дело и вышел, чувствуя, как по спине струится пот.

Он всегда был уверен в том, что в его нелегкой, не гарантирующей долгую жизнь профессии есть вещи, на которые он никогда не пойдет. И вот, пожалуйста, — пошел.

Украл улику.

Просто взял — и украл.

Как самый обыкновенный вор.

— Пыжова Екатерина Денисовна, двадцать четыре года, переводчица «Интуриста», труп найден десятого ноября на скамейке Никитского бульвара без документов, отправлен в морг как неопознанный. Личность установлена нашими коллегами Дмитрием Манухиным и Власом Лепиковым. Проживала в отдельной квартире, опрос соседей по коммуналке отпадает.

— Может быть, с ней жили родственники какие-нибудь? — предположил Казачинский.

— Мужья или любовники, — ввернул Петрович.

— Домработница, управдом, коллеги по работе — всех их придется опрашивать. — Опалин чихнул и поморщился. Грипп никак не хотел сдаться и признать свое поражение. — Антон, ты что-то хотел сказать?

Совещание оперативных работников бригады по поимке ночного шофера проходило в кабинете Опалина. Все курили и все были малость на взводе, потому что понимали: обычные следственные действия тут не работают. Хотя и их никто не отменял, потому что надо было окончательно убедиться — Пыжову убил тот же человек, что и трех остальных.

— Нина Морозова сообщила, что убитая Елисеева дружила с какой-то Катей, а Катя эта имела дело с иностранцами, — сказал Антон. — Это не может быть Пыжова?

— Вряд ли, жертвы в таких делах обычно не связаны, — ответил Опалин. — Но мы, конечно, проверим.

Он как раз заканчивал распределять обязанности, когда зазвонил телефон и дежурный сообщил об очередном убийстве.

— Все наши заняты, придется вам ехать на выезд… Петровский проезд, 2 а, общежитие рабфака Метростроя. Звонившая была в истерике, там убитые и раненые… в общем, разберетесь на месте…

Случившееся в общежитии Опалин запомнил надолго. Как выяснилось, два пытливых ума готовились к зачету по химии и решили опытным путем проверить, как горит смесь серы и пороха. Ставить эксперимент во дворе им показалось слишком холодно, решили остаться в комнате и…

Взрыв получился такой силы, что стекла выбило не только в общежитии, но и в окружающих бараках. В соседней комнате, где шумная компания праздновала чей-то день рождения, частично обрушился потолок, и несколько человек получили ранения, причем тяжелые. Что касается пытливых умов, то один погиб прямо на месте, а второй скончался по дороге в больницу.

— По-моему, это хуже, чем вредительство, — вполголоса заметил Горюнов фотографу, снимавшему разрушения. — Это идиотизм!

Никифоров и его Фрушка тоже выезжали с группой, и Опалин опять поймал себя на желании заменить похожую на медвежонка собаку настоящей служебной овчаркой. Фрушка производила слишком несерьезное впечатление, которое окружающие автоматически начинали переносить на муровцев, и Опалину это не нравилось.

— Никифоров! Простите, забыл, как вас зовут…

— Иван Васильевич.

— Так вот, Иван Васильевич, собаке тут нечего делать, ступайте к Харулину. Мы сами справимся…

— Не любите вы ее, — помрачнев, сказал Никифоров, и в голосе его послышалась настоящая тяжелая обида.

— Ваня, — шепнул Опалин, отбрасывая околичности, — уведи собаку. Тут несчастный случай, не преступление… кого ей тут выслеживать?

Никифоров поглядел на Опалина, как на кровного врага, подозвал Фрушку и удалился. На обратном пути, когда муровский автобус вез опербригаду на Петровку, проводник отвернулся от старшего оперуполномоченного, храня угрюмое молчание. Фрушка лежала у ног Никифорова, положив морду на мохнатые лапы.

Впрочем, по-настоящему вовсе не собака волновала Опалина, а фото, украденное днем из кабинета Манухина.

Дома он достал письмо Маши из Владивостока и еще раз перечитал его. Почерк — ее. Подпись — несомненно ее. Даже бумага пахнет ее духами. Штампы на конверте в порядке, адрес написан ее рукой.

«Что же это такое?»

Опалин лег на кровать, закинул руку за голову, а конверт с письмом и украденную фотографию положил себе на грудь.

«Допустим, это не она, а совершенно посторонняя женщина, просто очень на Машу похожая… Может же такое быть? Вполне. Помнится, даже я как-то на улице обознался… принял за Машу другую…»

Но чем больше Иван смотрел на фото, тем упорнее инстинкт нашептывал ему: это не двойник и не игра воображения, а Маша собственной персоной. И тут уже возникало множество разноплановых проблем.

Во-первых, если Маша прислала в апреле письмо, будто бы из Владивостока, а в мае вдруг оказалась в Париже, то дело явно было нечисто. В письме не проскальзывало ни единого намека на желание покинуть страну — напротив, всячески подчеркивалось, что она остается на Дальнем Востоке.

Во-вторых, если Маша находилась в Париже, это подтверждало подозрения Соколова: она ехала в Ленинград, чтобы перейти границу. Каким образом Маша ухитрилась послать письмо, Опалин не знал, но кто-нибудь мог ей помочь.

В-третьих, выходило, что Опалин сам, никем не принуждаемый, предоставил Соколову компромат на себя. В самом деле, что мешало Александру Владимировичу дать знать «куда следует», что Опалин, наводит странные справки о гражданке с еще более странным поведением?

В-четвертых…

Но пункт четвертый Опалин домысливать не стал. Если Маша и впрямь в Париже, гуляет по бульвару Монпарнас, он ее почти наверняка никогда не увидит. И старший оперуполномоченный тут же превратился в сплошной сгусток беспросветной тоски.