Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

– Видел, с кем приходится дело иметь? Дерьмо, а не люди. Навоз! И все они такие, стоит только чуть надавить. – Берзин полез за папиросами, но руки у него дергались и ходили ходуном. Он швырнул пачку на стол и несколько раз сжал и разжал пальцы. Желтоватый череп по-прежнему лежал на столе, скалясь совсем как Каспар, и в одной из чашек стыл недопитый кофе. – Значит, так. Свешникова я у тебя забираю. Он мой, ясно? А ты можешь возвращаться в Москву.

– Меня еще не вызывали, – проворчал Опалин, почесывая шею. Он лукавил – никто не должен был его вызвать, но Иван справедливо рассудил, что Берзин не обязательно знает об этом. – Рапира где?

– Какая рапира?

– Ты мне обещал расписку на нее написать. Забыл?

– Ничего я не забыл, – тотчас ответил Берзин. – Рапиру я отправил в Москву, нечего ей тут делать. Расписку дам, не дергайся.

– Я сторожку Свешникова обыскал, там ничего нет, – сказал Опалин. – И где его теперь искать, непонятно.

– Это тебе непонятно, – отозвался Каспар желчно, – а мне очень даже понятно. У нас, знаешь ли, возможностей побольше, чем у вашего ведомства. Да!

Он встал, уверенным жестом нахлобучил фуражку, сунул папиросы обратно в карман, правой рукой взял со стола череп, а левой сдернул скатерть. Все, что только что находилось на столе, разлетелось в разные стороны, но Берзин и бровью не повел. Он бережно завернул череп в скатерть и изобразил губами нечто вроде улыбки.

– Не путайся у меня под ногами, – сказал он Ивану.

– И не собираюсь, – честно ответил тот.

Стоя у окна, Лидия Константиновна смотрела, как Берзин уходит, высоко держа голову. Ян, как тень, двинулся следом за ним. Подождав, когда они скроются из виду, Опалин стал подбирать тряпки и палки, оставшиеся от призрака, осколки чашек и кофейник, который странным образом почти не пострадал, отделавшись только трещиной в крышечке.

– Вы это тоже чувствуете? – не оборачиваясь, спросила учительница у стоявшего за ней Киселева.

– Что именно, Лидия Константиновна? – осторожно спросил тот.

– Как по саду бродит смерть. – Ермилова глубоко вздохнула. – Я поняла, я все поняла. Я не нужна ни в каком времени. Я была не нужна до революции – и тем более не нужна после нее. Я же хорошо относилась к ним – и к Проскурину, и к Демьяновой. Но как только опасность миновала, они сразу же прибежали клеветать на меня и требовать, чтобы усадьбу отдали им…

– Послушайте, – начал Платон Аркадьевич в смущении, – Берзин не может…

– Нет, нет, нет. – Она повернулась и выставила вперед ладонь, словно заграждая ему уста. – Я не хочу больше никаких иллюзий. И Берзин может, и Опалин может…

– Да ничего он не может, – буркнул учитель, не сдержавшись. – Даже отчет о том, что тут творится, он написать не в состоянии. Заглянул я к нему как-то, он бумаги спрятал под газету, ну и…

Он смутился, но Лидия Константиновна, по-видимому, даже не обратила на это внимание.

– Одним словом, там были чистые листы, – проговорил учитель неловко.

– Но сам он вовсе не чистый лист, – сказала Лидия Константиновна задумчиво. – Совсем даже наоборот.

Она явно находилась в том расположении духа, которое Платон Аркадьевич инстинктивно не любил, потому что угадывал за метафорами и странными поворотами разговора отчаяние и, возможно, приближающийся нервный припадок. Он лихорадочно ломал голову, что может отвлечь Лидию, и, как назло, ничто не шло ему на ум.

– Знаете, я завидую детям, – продолжала учительница. – Тем, которые не застали… не застали это все. Они просто растут, набираются знаний… И лет через 15 им будет куда легче, чем нам, несчастным банкротам. Да, мы банкроты, – добавила с горечью она, подумав. – Ни прошлого, ни будущего… А жить хочется! Как же хочется жить, Платон Аркадьевич! Жить, и видеть хорошо одетых людей, и читать хорошие книги, хорошие стихи, а не всяких… Маяковских с Демьянами Бедными…

– Лидия Константиновна, – быстро проговорил учитель, вскинув голову, – выходите за меня замуж.

Он давно искал случая сказать это, но всякий раз что-то мешало; и вот теперь, наконец, решился. Если бы собеседница удивилась, или стала твердить, что она уже немолода, или попросила бы время на размышление – он бы понял, ко всему этому он дано был готов; но Лидия Константиновна взглянула на него даже без особого интереса, так, словно он заговорил о погоде или рассказал какой-то скучный, заезженный анекдот.

– Ну, Платон Аркадьевич… Замуж? Расписаться в этом… как его… загсе? – Ее переносицу прорезали морщинки. – Но это же нелепо, простите…

– Можем и обвенчаться, – объявил Киселев, – отец Даниил устроит.

Лидия Константиновна расстроилась окончательно. Она давно знала, что учитель к ней неравнодушен, но сердца ее он не затронул, и ее вполне устраивало, что она могла положиться на его поддержку, не приближая его к себе. «Господи, как нелепо, – мелькнуло у нее в голове. – И обидеть его не хочется, и… Ничего не хочется. Что же делать?»

– А потом уедем отсюда, – добавил Платон Аркадьевич, видя, что она колеблется, но не понимая причины этих колебаний. – Уедем, и баста.

– Куда же мы уедем? – вяло спросила она.

– В Москву. Я письмо одному знакомому написал… по Царицыну…

Он не стал уточнять, что знакомым этим был товарищ Сталин и что недавно по почте от него пришел обнадеживающий ответ.

– Я… Мне надо подумать, – сказала Лидия Константиновна после паузы.

Он взял ее руку и поцеловал ее – конечно, не так, как Витольд Чернецкий (вот уж кто умел целовать ручки дамам), но все же вполне прилично, и, стоя у окна в разоренном дворянском гнезде, она могла подумать, что не все еще пропало. «Нет; все пропало, – тотчас же сказала себе Лидия, положившая себе за правило всегда смотреть правде в глаза, какова бы она ни была. – И французский у Платона Аркадьевича не свободный аристократический, а учительский, казенный. То, да не то».

Она размышляла об этом и одновременно изумлялась, что на девятом году советской власти может придавать значение тому, какие оттенки французского ей слышатся и кто как целует руку. «Только и осталось, что вспоминать да сравнивать… А ведь я еще совсем не старая; нет, не старая. Отчего же такое чувство, что жизнь прошла, и не было совсем ничего? Отчего?»

– Надо найти новую скатерть, – сказала она вслух, поглядев в окно. В саду под кленом Опалин с мрачным видом вертел в руках треснувшую крышечку от кофейника. – Нехорошо садиться за стол без скатерти…

Киселева восхитили эти слова. Он приписал их самообладанию, гордости и умению держать себя, тогда как Лидия инстинктивно искала предлог, чтобы избавиться от его общества. Она знала, что запасной скатерти нет и что раздобыть новую будет непросто, но тем не менее отправилась к себе во флигель и сделала вид, что ищет в шкафах.