Анри Кок - Гостиница тринадцати повешенных

И даже не взглянув на графиню, Людовик XIII удалился.

Мадам де Шале была сражена, сражена ужасом и отчаянием. Человеку, который убьет ее сына, даруют свободу!.. Возможно, опаснейшему преступнику, убийце!.. И эти слова произнес король!

– Сударыня, – пробормотал привратник, увидев, что несчастная женщина пошатнулась, – сударыня…

Такое сострадание слуги привело ее в чувство.

– Возьмите, мой друг, – сказала графиня, срывая с шеи великолепное жемчужное ожерелье, с которым она никогда не расставалась, – подарок королевы-матери. – Возьмите… я буду великодушнее короля… он заставляет меня проливать слезы горести и стыда, я заставлю вас пролить слезы радости…

И она вышла.

На другой день, с рассветом, все народонаселение Нанта вышло насладиться любопытным зрелищем – как одного из знатнейших вельмож двора обезглавит палач-любитель.

Звали этого презренного, который, единственный из пяти сотен пленников, согласился принять на себя эту бесчестную обязанность, звали его Ларидон.

Потакая своим порочными страстям, Ларидон, бывший сапожник, совершил несколько преступлений и был приговорен к вечной ссылке на галеры.

Но однажды случилось так, что каторжники чуть было не убили некого солдата, Ларидон его защитил, за что первичный приговор ему заменили на заключение в Нантской тюрьме.

Но как же мог этот человек, по-видимому, способный на некоторое великодушие, унизиться до уровня самых гнусных существ, согласившись на роль заплечных дел мастера?

Это длинная история, которую мы здесь приведем вкратце.

Однажды Ларидон и граф де Шале встретились лицом к лицу; сапожник похищал невесту своего товарища; вельможа, естественно, заступился за девушку.

Выйдя победителем из этой схватки, в которой он едва не погиб, Шале, вместо всякого другого наказания, ограничился тем, что ударил бандита хлыстом по лицу.

Вот этот-то удар, оставивший неизгладимый след на лице Ларидона, и был причиной того, что Ларидон пожелал стать палачом Анри де Шале! Этот наказанный правосудием человек, который, не подав ни единой жалобы, смирился, казалось бы, со своей участью, не забыл полученной от графа отметины. Проведя четыре года на галерах прикованным к скамье, он если и мечтал сбросить с себя эти цепи, то лишь затем, чтобы вернуться в Париж, разыскать и убить того, кто нанес ему это оскорбление. И когда однажды Ларидон, рискуя собственной жизнью, взялся защитить солдата от каторжников, кто знает, не держал ли он в уме как вознаграждение за этот поступок возможное смягчение наказания, смягчение, которое позволяло ему приблизиться к графу?

Чем дальше спускаешься в низы общества, тем в больший приходишь ужас от зловещих загадок, которые может держать в себе человеческое сердце.

Предшествующая казни Шале ночь протекла для его матери в слезах и молитве.

Кроме Бога, ей не к кому больше было прибегнуть, так как король не выказал жалости.

Один лишь кардинал мог бы еще выпросить помилование графу, но его весь вечер нигде не могли найти. Напрасно Жуан де Сагрера искал и спрашивал его повсюду; никто не желал или не мог сказать ему, где скрываются его преосвященство.

С рассветом жители Нанта заполонили главную городскую площадь. Посреди ее возвышался эшафот, окруженный четырьмя ротами пеших мушкетеров. Наконец появился граф, который и теперь еще не верил в жестокость короля; его блуждающий взор искал в этой толпе спасителей… Он заметил Паскаля Симеони… и в глазах его промелькнула надежда. Но нет… что же мог сделать Паскаль?.. Ничего… Как – ничего! Он мог, он желал и должен был отомстить за графа.

Жану Фише он сказал: «Тебе я поручаю Ларидона». Весь город уже знал, как зовут этого импровизированного палача.

Ла Пивардьеру он дал такой наказ: «Увидите Лафемаса – не выпускайте из виду до тех пор, пока не узнаете, где он живет».

На свою же долю он оставил самую трудную работу – позднее мы увидим, какую.

Когда последний луч надежды погас в сердце Анри де Шале, он преклонил колени, вверяя душу Создателю.

Ларидон подошел к графу, помахивая мечом.

Нагнувшись к жертве, якобы для того, чтобы поправить его лежащую на плахе голову, он прошептал:

– Узнаете меня, господин де Шале?

– Нет, – отвечал Анри, взглянув на презренного.

– Я тот, кого вы шесть лет тому назад в Алаттском лесу отстегали хлыстом. В вашей руке тогда был хлыст, в моей сегодня – меч.

– Рубите же! – воскликнул обвиненный. – И да падет моя кровь на вашу голову и на мои…

Удар меча помешал ему закончить свою мысль. Но удар этот был так плохо направлен, что только задел несчастного по шее, и тот испустил душераздирающий крик, к которому примешались имена его матери, возлюбленной и Пресвятой Девы Марии. Затем последовали еще несколько ударов, столь же неверно направленных; почувствовав ли отвращение к своей обязанности, или просто по неловкости, но Ларидон никак не мог отделить голову от туловища. Подергивания и неистовые вопли несчастного страдальца леденили сердца всем присутствующим. Шум, подобный надвигающейся буре, поднялся в негодующей толпе. Наконец один бочар бросил на эшафот только что отточенную секиру, прокричав громогласно палачу: «Держи, разбойник, кончай с этим беднягой, и да простит тебя Бог!» Несмотря на то, что в дело пошло столь тяжелое орудие, Шале кричал до двадцатого удара… А всего их было ему нанесено тридцать четыре! Ларидон был весь залит теплой еще кровью – последнее пожелание графа таки исполнилось, – и куски трепещущей плоти покрывали эшафот…

В тот момент, когда граф входил на позорное место, одна женщина, которая казалась бледнее самой жертвы, появилась в одном из окон гостиницы, прямо напротив эшафота.

И – странная штука! – когда вся площадь была забита людьми, в вышеупомянутой гостинице было открыто лишь одно окно, и у окна этого стояла только одна особа.

Дело в том, что эта особа выкупила всю гостиницу, чтобы в одиночестве наслаждаться этим зрелищем…

Дело в том, что особой этой была Татьяна, которая, извещенная агентами, приехала из своего тайного убежища в Нант, чтобы видеть смерть бывшего любовника.

Однако при первом же ударе меча, при виде окровавленной головы, рта, из которого вырывались душераздирающие крики, русская в ужасе попятилась…

Она желала смерти неблагодарному… но не мучений…

При втором ударе она и сама издала хриплый вопль.

– Ужасно! Ужасно! – пробормотала она…

И, не в силах более присутствовать при этом ужасном зрелище, она намеревалась было удалиться, как вдруг кто-то ее остановил… Она в испуге обернулась.

– Куда же вы, сударыня? – промолвил Паскаль Симеони.