Валерия Вербинина - В поисках Эсмеральды

— Кто вас преследует? — переспросил он.

— Она, — горько ответил Галактион Червяков, кивая на Марусю.

— Но она не мертвая, — с изумлением отозвался Ванечка.

— Как не мертвая? Конечно, мертвая. Поэтому я ее и выписал. Имею право. А она, видите, ходит. И грозит! Жене, грит, жаловаться будет. А про Таську все вранье. Нет промеж нас ничего.

— Как это вранье, когда все знают, что правда! — завопила Маруся. — Она в двух комнатах с мамашей сидит, и ты ее не уплотняешь! А каждая комната по 30 аршин будет, не меньше…

— Она художница, ей по закону студия полагается, — с достоинством ответил управдом. Тут Маруся в самых несдержанных выражениях высказалась о том, каким именно художеством Таська зарабатывает себе на жизнь, а в довершение обозвала ее мать сводней.

— Вот, товарищ, ходит и ругается, — сказал управдом, обращаясь к Опалину. — А я, между прочим, человек деликатный. Мне не нравится, даже когда живые ругаются, а уж когда мертвые…

— Товарищ, произошла ошибка, — сказал Опалин. — Год рождения в актовой записи не соответствует году рождения гражданки Смирновой. Это не она, и вы не имели права ее выписывать.

— Как это не имел? — искренне удивился Червяков. — Мы для того и поставлены, что мы все права имеем. И вписать могу на законных основаниях, и выписать. А ежели человек умер, то нечего ему жилплощадь занимать. Мертвому одно место полагается — на кладбище.

— Так что же мне теперь, на кладбище прикажете? — выкрикнула Маруся.

— Вы же померли, что ж вы шумите так? — укоризненно молвил управдом, качая головой, и пригладил свои жиденькие волосы. — Если вас нет, то вас нет, и не о чем тут толковать. Я вас выписал, а если вы после этого умирать раздумали, так это ваше дело, и нечего меня припутывать. У меня все бумаги в порядке. Если каждый, кто помер, решит после этого жить — это ж какая путаница в документах начнется. Нет, по-нашему, если помер, так уж помер, с концами, так сказать, и незачем людей смущать…

— Я не умирала! — крикнула Маруся, теряя самообладание. — Не умирала я!

И, махнув сумочкой в сторону управдома, разразилась слезами.

— Товарищ, вы издеваетесь? — мрачно спросил Опалин. — Человек жив, а вы записали его в мертвецы, чтобы занять его жилплощадь…

Тут в глубоко посаженных глазках мелькнули колючие огонечки, и Ванечка понял, что его собеседник просто так не сдастся.

— Это серьезное обвинение, товарищ, — сказал управдом, — только вот его доказать нужно. Меня, знаете ли, в прошлом пытались обвинить… словом, пытались, да вот только не вышло у них ничего. И вообще, если гражданка Смирнова считает, что она не умирала и по-прежнему имеет право проживать в нашем доме, пусть идет в суд. По документам она значится мертвой, так что говорить не о чем.

И он с победным видом откинулся на спинку стула.

«Эх, был бы я старше… — мелькнуло в голове у Опалина. — Или нет, в форме надо было прийти. Тогда он бы не осмеливался так со мной разговаривать…»

— Куда вы дели ее вещи? — спросил он вслух.

Глазки управдома забегали.

— Вещи? Какие вещи?

— Те, что были в ее комнате. Ну?

— Ах, вещи! — Червяков поскреб щеку, буравя Опалина взглядом. — Должно быть, они все еще в ее комнате. Не интересовался. Нам чужого не надо, — прибавил он со смешком.

— Кем вам приходится гражданка Брындина? — спросил Опалин.

— Допустим, племянница, — ответил управдом. — Хотя я не понимаю, какое отношение это имеет к нашему делу. И вообще, насколько мне известно, — прибавил он с достоинством, — иметь племянниц советская власть не запрещает.

Он выглядел настолько уверенным в себе, что у Опалина руки зачесались съездить ему по физиономии. Но представитель уголовного розыска обязан действовать в рамках закона, и тут начиналась главная сложность. Управдом Червяков действительно имел право выписать Марусю, коль скоро ее смерть была зафиксирована официально. И Опалин просто не мог ничего ему предъявить.

— Пошли отсюда, — сказал он Марусе. — Навестим гражданку Брындину, что ли…

Но у Ванечки был тонкий слух, и, выходя из кабинета, он различил преданное блеянье Мити, обращенное к патрону:

— Как вы его срезали, Галактион Степаныч! Тоже мне, угрозыск… Кого только туда не берут!

— Честному человеку никого не стоит бояться, — ответил ему Червяков самодовольно, но, не удержавшись, все-таки хихикнул. И когда Опалин поднимался по ступеням, в голове у него еще звучал этот мерзкий смешок.

С гражданкой Брындиной, занявшей жилплощадь шляпницы, разговора не вышло. Брындина закрылась в комнате и, судя по звукам, забаррикадировалась чем-то вроде небольшого шкафа. На все вопросы, обращенные к ней, она выкрикивала из-за двери одно и то же:

— Никуда не пойду! Это моя комната! Ничего не знаю! Я тут прописана! Это мои аршины, мои! Никого не пущу! Право имею!

— Отдай вещи, сволочь! — крикнула Маруся.

— Какие такие вещи?

— Сама знаешь!

— Нет тут никаких вещей! — послышалось из-за двери после паузы.

— Ах так! — кричала Маруся. — Может, и меня тут нет?

— Конечно, нет! Ты вообще привидение, и тебе нечего тут делать! Привидениям жилплощадь не полагается!

— Ну, попадись ты мне! Я тебе покажу, какое я привидение!

Рассвирепев, Маруся повернулась спиной к двери и принялась что есть силы колотить по ней каблуком одной туфли, а затем, когда устала — каблуком другой. Но дверь оказалась крепкая, и ей все это было нипочем.

Соседи шмыгали по коридору, косясь на мрачного Опалина, который потирал руку возле того места, куда угодила заноза. На повелительницу шляп они смотреть избегали, словно она и впрямь успела сделаться тенью.

— Сделай что-нибудь! — набросилась на него Маруся. — Ну что ты стоишь… Ведь это же моя комната, а эта дрянь ее захватила, и теперь я даже войти не могу!

— Я не могу выламывать дверь без ордера, — коротко ответил Ванечка. — Пошли. Ордер нужен.

— Мы еще вернемся! — крикнула Маруся в замочную скважину. Она поправила шляпку и побежала следом за Опалиным.

Ванечка почувствовал, что завяз и что в одиночку ему не справиться с этим делом, которое казалось таким несложным. Молодость воспринимает поражения крайне болезненно. Только в более-менее зрелом возрасте человек усваивает, что все время выигрывать нельзя и что можно двигаться вперед, даже несмотря на ошибки и разочарования. Опалину было обидно не только из-за того, что он пообещал свою помощь Марусе и, по сути, подвел ее; куда неприятнее оказался тот факт, что ему пришлось спасовать перед какими-то мелкими жуликами — управдомом Червяковым, его племянницей и незнакомцем, курившим дорогущие папиросы «Эсмеральда». «Ничего не клеится, не клеится ничего», — сердито сопя, думал Ванечка. Рука, из которой он вытащил занозу, все еще болела. Он потряс ею, поднял голову и увидел человека, который, насвистывая, поднимался по лестнице ему навстречу. Человек этот был одет во френч военного вида, который плохо сочетался с недурно сшитыми, но совершенно штатскими брюками. На голове у незнакомца красовалась кепка, которую носило большинство мужского населения столицы в то время. Внешность у него была неприметнее неприметного, и все же при виде этого человека в груди у Опалина словно колыхнулся холодный ветер и коснулся сердца. Заметив Ванечку, незнакомец смерил его быстрым взглядом и свистеть перестал, но тут подошла Маруся и вклинилась между ними, взяв своего спутника под руку.