Антон Чиж - Машина страха

Оказалось, что снять женское кокетство так же просто, как перчатки. В незримый миг Нинель обратилась в другого человека. Себя настоящую, только платье горничной осталось.

– Он меня выдал?

– Агентов сдавать не принято, – ответил Ванзаров. – Ваше поведение указало.

– Не может быть… Ни полусловом, ни намеком…

– Выдают не слова.

– А что же?

Тайну психологики Ванзарову не хотелось раскрывать без нужды.

– Выдают дела, – ответил он. – Вы знаете обо всем, что происходит в доме Иртемьева. Каким образом? Конечно, добродушный Миша Хованский заглядывает и выбалтывает все. Ваша красота лучший способ допроса: чего не расскажешь на ложе любви… А чтобы не мешала мадам Рейсторм, вы применяли крепкое снотворное. Но зачем вам эти сведения? Зачем вести дневник наблюдений?

– Вы не можете этого знать! – заявила Нинель.

– Корабельный журнал ведется почерком молодой женщины. У мадам немного трясутся руки… Вероятно, от частого снотворного… Разве не так?

Нинель отошла к телескопу и погладила полированную трубу.

– Чего вы хотите?

– Сообщите то, что не попало в записи, – сказал Ванзаров. – И не тратьте усилия на ложь. Не умаляйте свои таланты в моих глазах…

Мадемуазель сочла это комплиментом. Не слишком приятным, но иногда барышне выбирать не приходится. Она согласно кивнула, не забыв улыбнуться краешком губ.

– Позавчера вечером, когда Иртемьев пропал, к нему кто-то приходил… Кто это был?

– Вы не поверите, – ответила она.

– Не вижу причин.

– Его зовут Калиосто… – Нинель следила за реакцией, но Ванзаров и бровью не повел. – Миша сказал, что так его зовут… Можете вообразить? Евгений Калиосто – какая глупость! Миша описывал его конфуз в «Ребусе»… Такой чернявый господин, надутый, самовлюбленный, похожий на итальянца… Наверняка армянин…

Характеристика мага и гипнотизера была излишне точной.

– Заметили Калиосто в гостиной Иртемьева? – спросил Ванзаров.

– В квартире свет не зажигали, трудно разглядеть… Предполагаю, что его там не было.

– Почему?

– Он зашел в парадную и вскоре вернулся… Еще оперся о решетку канала, запрокинув голову, и смотрел на окна…

– В котором часу?

– Около шести… В сумерках… Еле разглядела…

– Вы настолько же умны, насколько привлекательны, – сказал Ванзаров искренно. И подумал, что господин Квицинский умеет агентов подбирать.

Горничная присела в скромном книксене.

– Благодарю, Родион Георгиевич… До вас мне далеко…

– У вас есть шанс наверстать… Заметили, в котором часу Иртемьев вышел из дома и вернулся?

– Из парадной он не выходил… Наверное, вышел с черной лестницы. Там выход со двора сразу в переулок. Из наших окон не видно. – Нинель в самом деле умело скрывала ум под белой наколкой горничной. – Нашли его?

– Пока еще нет.

– А что вы с приставом делали в доме?

Наблюдательности Нинель мог позавидовать любой филер.

– На чердаке нашли повешенного, – как мог, честно ответил Ванзаров. – Опознали жениха кухарки… Удавился от погубленной любви…

Кажется, ему не слишком поверили. Главное, чтобы барышня не научилась слишком шустро делать логические выводы. Ни к чему это…

– Какое горе, – сказала она. – Если вас так интересуют подробности, кто и куда пришел, минут за пять до вашего визита к нам забежал господин Хованский, весь взмыленный. Кричал, что знает, где искать Иону Денисовича… И убежал…

– Куда направился?

– В известный вам дом, – ответила Нинель. – На той стороне как раз мадемуазель Волант прогуливалась. Как будто его дожидалась… Кстати, она и сейчас там. Не желаете взглянуть?

От приглашения Ванзаров не отказался. И подошел к окну.

Сильно обиделся Аким. Так сильно, что и передать нельзя. Обиделся за напраслину. Не крепостной он, чтобы так с ним обращаться. Пристав, конечно, власть, но и ему не все позволено. Сначала обругал за то, что Аким честно исполнил свои обязанности: прибежал в участок и сообщил о повешенном. На чердаке всех собак на него спустил, потом за мешками отправил да еще заставил помогать Можейко тело нести, чтобы санитары во двор не сунулись. А какая благодарность за все труды? Пригрозил, что еще одно происшествие в доме – с места погонит. И голубей потребовал убрать.

Ему что за дело, когда хозяин разрешил и жильцам птицы нравятся?

За голубей больше всего Аким обиделся. Птичка мирная, добрая, красавцы писаные. Воркуют так, что сердце радуется. Дворник решил, что своих птиц ни за что не отдаст. Лучше уж место потерять. Да и куда голубей деть? Отвезешь их на другой конец города в чужую голубятню, так ведь домой вернутся. Голуби всегда к гнезду возвращаются. Разве только головы им отрубить и приставу на стол положить.

От таких мыслей у Акима вскипала темная злоба. Он вернулся к голубятне с зерном и водицей. Накормил, напоил своих деток. И стоял у клети, наблюдая за птичьей жизнью. Душой отдыхал. Так бы и провел весь день.

Постепенно обида отпускала. Аким так увлекся голубями, что не заметил, откуда на чердаке взялся человек. Был он довольный высокий, крепкий, что-то бормотал и будто не мог найти выход. Наученный горьким опытом, Аким затаился, наблюдая, что будет.

На вора вроде не похож. На чердаке и красть нечего. Пришлый потыкался и заметил слуховое окно. В которое голуби прилетают. К нему Аким лесенку небольшую приставил. Чтобы вылезать на крышу и смотреть, как его стая кружит.

Только Аким подумал: «Как бы не полез», как тот стал по ступенькам карабкаться.

– Эй, куда собрался! – крикнул дворник.

Человек не услышал. Высунулся в окно по пояс и вот уже ногами перебрался на крышу.

– Стой! Стой! – закричал Аким и побежал к окну.

Кровля с виду надежная, а как ступишь неловко, нога соскользнет – и поминай как звали. Акиму лазить по крышам привычно, каждую зиму снег скидывает. А этому чего вздумалось? Аким только в окошко пролез, как человек стал медленно наклоняться вперед. Туда, где скос крыши обрывался.

– Сорвешься, дурень!

Дворник изо всех сил тянул руки, чтобы ухватиться за брючины или пальто.

Мадемуазель Волант прогуливалась по каналу с видом туриста, осматривающего памятники. Ванзаров следил за ней из окна.

Взлетела стайка голубей. Он поднял глаза и увидел, что на краю крыши стоит…

Ничего нельзя было сделать. Даже если разбить окна. Даже если неведомая сила перенесла бы его через канал. Все равно – бесполезно.

Тот, кто стоял у края, плотно прижал руки, как солдат встает в стойку «смирно», наклонился и нырнул. Тело его пронеслось черным росчерком. Раздался глухой хлопок. Нинель закричала с безнадежным отчаянием. От ее крика мадам Рейсторм проснулась и всполошилась: