Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

К чести младших офицеров, единственное, что их занимало в последние мгновенья жизни (и это истинное величие британского духа!), – соревнование. Почти спортивное. Кто первым доскачет до могилы!

Капитан Артур Тремейн из 13-го драгунского полка, летя вверх тормашками с убитой лошади, слышал, как слева от него кто-то кричал:

– Не давайте этим ублюдкам из 14-го выйти вперед!

В то время как уланы 14-го полка ревели:

– Вперед, мертвецы, вперед!

– Это великолепно, но это не война! – крикнул английским штабным возмущенный и прямо-таки растерявшийся от увиденного генерал Боске, один из лучших генералов французской армии. – Это сумасшествие!

Отступление легкой бригады было еще более гибельным, чем наступление. Но, кроме фразы «атака легкой кавалерии», ставшей практически афоризмом о генеральской тупости и самоубийственной исполнительности офицерства, Балаклава подарила Англии и другое высказывание, выразившее образчик стойкости британского солдата – «тонкая красная линия (The Thin Red Line)». В смысловом переводе – «оборона из последних сил».

Выражение пошло от корреспондента «Таймс» Уильяма Рассела, описавшего потом шотландский полк как «тонкую красную полоску, ощетинившуюся сталью». И об этом нельзя было бы не упомянуть, даже если б чуть правее Джона Скотта, адъютанта сэра Кэмпбелла, в этой «тонкой красной линии» не стоял наш лейтенант 93-го егерского шотландского полка баронет Мак-Уолтер, слышавший собственными ушами ответ адъютанта на приказ генерал-майора.

Диалог этот вошел в военную историю Великобритании:

– Приказа к отходу не будет, парни. Вы должны умереть там, где стоите.

– Есть, сэр. Если понадобится, мы это сделаем.

Понуждаемый императором придворный острослов, человек тонкого ума, но никакой военный – почему, наверное, и главнокомандующий, как уж водится, – светлейший князь Меншиков, преодолевая природное свое недоверие к русскому солдату, решился-таки хоть на какую-то видимость активных действий.

Так-то он со дня высадки союзного экспедиционного корпуса был более уверен в просвещенной и прогрессивной Европе. Дескать, куды нам, лапотным! Однако под давлением императора наконец князем был отдан приказ напасть на английский лагерь в Балаклаве, а вернее – на турок, традиционно битых русскими со времен Румянцева и охранявших английский лагерь в силу британской привычки таскать каштаны чужими руками.

Справедливости ради нельзя не отметить, что английское командование усвоило себе правильное понимание источника турецкой воинственности – «чем толще стены, отделяющие их от русских, тем она больше». Так пусть уж сидят в редутах! Не все же им, в самом деле, служить прислугой да вьючными животными – война, как-никак!

Однако и при таком раскладе наследникам блистательной Османской империи хватило мужества на считаные секунды. Стоило туркам увидеть несущуюся на них русскую кавалерию, как они тут же бросили все четыре редута и понеслись в лагерь сообщить англичанам «пренеприятное известие», где были, как водится, биты, кое-как вразумлены и возвращены в строй.

Тут-то, пока в редуты не прибыло подкрепление из лагеря, и случился подвиг 93-го шотландского полка. Между наступавшим русским отрядом генерал-лейтенанта Липранди и английским лагерем оказалась только легендарная «тонкая красная линия». Красная, потому как мундиры шотландцев были обычного тогда цвета британской армии – красные. Да и гольфы под юбками, пардон, килтами, были красного тартана – узор такой в клеточку. А истончена была линия по приказу самого командира полка, баронета Колина Кэмпбелла, который, вопреки требованию устава, развернул своих стрелков в шеренгу не в четыре ряда, как положено, а только в два – уж очень большой фронт надо было перекрыть.

Да и потом, одним залпом вы шарахнете по атакующей казачье-гусарской лаве, двумя? Какая, к черту, разница, все равно сметут! Так что готовность шотландских парней умереть была искренней и достойной всяческого уважения.

Умерли бы, и всенепременно, но то ли предвидел генерал Рыжов, то ли увидел спешившую на помощь 93-му тяжелую кавалерию Скарлетта, однако отвернул, прибегнув к старинному татарскому маневру: отступая, завлек драгунскую бригаду англичан между захваченными редутами, где уже обосновались две русские батареи.

Да и поговаривали, что сам русский главнокомандующий, увидев, насколько тонкая линия пехоты заграждает прорыв его войскам, сделал вывод, что это отвлекающий маневр и что где-то есть силы, гораздо значительнее одного шотландского полка. Потому-де и приказал отступить.

При этом некоторые шотландцы попытались контратаковать, но сэр Колин остановил их криком: «Девяносто третий, проклинаю всех нетерпеливых!» Так что до героической «обороны из последних сил» дело как-то и не дошло. Не было между шотландскими стрелками и нашей конницей той критической близости, что изображена на хрестоматийной картине Роберта Гибба. Хоть горцы и успели сделать даже не два, а целых три залпа с 800, 500 и 350 ярдов, но, понятное дело, ни одного из них нельзя было назвать даже стрельбой в упор. Где уж там «из последних»!

К тому же контратака английской тяжелой кавалерии была едва ли успешней атаки легкой. Увлекшись преследованием, кавалеристы лорда Лукана угодили под русскую картечь, но это было после…

А чуть ранее лейтенант Рональд Мак-Уолтер всматривался расширенными зрачками в несущуюся на него в клубах пыли и порохового дыма серую казачью лавину, ощетинившуюся пиками. Он ясно видел синие мундиры гусар с золотыми вспышками галунов и серебряные блики сабель, вслушивался в нарастающий грохот копыт. Свирепыми казались даже лошадиные морды, хотя других и разглядеть не получалось на таком расстоянии, так что лейтенант Мак-Уолтер не раз благословил в тот день устоявшуюся еще в начале века традицию горцев ходить в килтах. И, главное, что без нижнего белья. Вообще-то это было не очень уважаемой традицией всего нескольких обедневших кланов скандинавского происхождения, но тут оказалось настоящим спасением. Обладатель килта мог обмочиться от страха и не быть уличенным в этом – все «доказательство» уйдет в землю. А то потом так неловко пришлось бы в госпитале, куда Мак-Уолтера доставили в конце сражения с шариком картечи в бедре.

«И все ж моя бедная Мэри сбежала… Куда, зачем? Попросту в Крым? Кто ее пустит? А если решилась вступить в отряд этой сумасшедшей леди Найтингейл, чтобы быть ближе к своему злосчастному наваждению, и теперь на дороге в Константинополь? И будет там, в крови, зловонии и гное, поджидать случая, когда ей повезет вынести из палаты отпиленную ногу жениха!»