Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

Вот тогда и изменилось отношение к Флоренс на берегах Британии. Страна туманных соображений, удивительная в своей парадоксальности, наконец и вдруг взорвалась восторгом. Повсеместно проходили собрания, где наперебой высказывалось восхищение ни много ни мало – национальной героиней. Был создан «Фонд Найтингейл», собравший аж 44 000 фунтов стерлингов. Впрочем, восторги солдат были практичнее – они перечислили в него дневной заработок всего корпуса.

Все это было начало длительной борьбы за санитарную реформу, а также за право женщины вносить посильный вклад в общенациональное дело, но начало было положено, так что поступок Мэри Рауд был вполне естествен и оправдан с точки зрения прогрессивного элемента – всех этих вдохновенных барышень и скучающих Гарольдов – но не в глазах старого лорда Рауда.

Отец «несчастной дочери», как ему казалось, прорицал:

– Ее страсть к этому Мак-Уолтеру, ее мечтания венчаться с ним волнуют меня, конечно, но не так уж сильно, ведь пока ей недостаточно лет, чтобы она могла венчаться без моего благословения. Беспокоит меня другое… мистер Бамбл.

– Да? – сыщик, слишком задумавшийся о юбках французских вивандьерок, очнулся и почти неохотно выбрался на поверхность сознания. – Что же тогда вас беспокоит? – повторил он, изображая внимание и готовность действовать.

– Разумеется, жизнь моей дочери, – не то развел, не то взмахнул руками в отчаянии граф. – Не думаю, что моя Мэри сама сунется под бомбы или возглавит штурм, как Жанна д’Арк. Однако война есть война. Там случается всякое. И к тому же… – лорд Рауд чуть помедлил, как будто боялся, что его неправильно поймут и заподозрят в меркантильности.

– Да, я слушаю, – ободряюще улыбнулся мистер Бамбл.

– Медальон! – значительно произнес граф, подавшись в кресле вперед. – Я хотел бы его вернуть из сентиментальных соображений, ведь это дорогая сердцу память о моей покойной Элизабет.

Его косматые брови сошлись, мутный взгляд расстроенного старика стал острым и проницательным.

– Вы же помните всю эту историю с медальоном?

Сыщик молча кивнул, но, заметив выжидание во взгляде старика, добавил:

– Медальон вряд ли можно считать вовсе пропавшим. Он же, в конце концов, на груди боевого офицера.

Граф, казалось, даже рассердился от такой глупости:

– Это-то меня и беспокоит! Я подозреваю, что этот дурак ходит с ним в бой, считая чем-то вроде талисмана, а в бою одна пуля, и… боевой офицер тут же становится покойником, а мародеры не дремлют! Они только и ищут случай, чтобы… – голос Джона-Ксаверия то и дело прерывался от волнения. – Но даже если этот дурак Мак-Уолтер хранит мою драгоценность в палатке, это ничего особо не меняет. Воровство в лагерях повсеместное. Уж поверьте старому вояке. Пусть медальон не такой уж и дорогой – однажды я проиграл в клубе куда больше, – но для всяких оборванцев и вшивых воришек стоимость этой вещи равна целому состоянию.

Мистеру Бамблу ничего не оставалось, кроме как полностью согласиться с собеседником. Армия-то у королевы по сути колониальная. О нравы, как говорится!

«Бегун» уже внутренне принял охотничью стойку, точно борзая, которая всерьез опасается, что другие могут настигнуть зайца раньше и весь бег окажется впустую.

Настоящая паника началась у Пальмерстона [69] На тот момент министр иностранных дел, далее премьер, осуществлявший внешнюю политику Англии практически единолично. , когда Россия, и без того слишком бодро продвигавшаяся на Кавказе и в Средней Азии, стала предпринимать дипломатические шаги также в направлении Кабула и Герата. А это уже бесцеремонный стук сапогом в ворота Индии!

Походило на то, что наиценнейшая жемчужина в короне Британской империи зашаталась даже в стальной оправе британского оружия. Но особенно разволновался лорд Пальмерстон, когда тайный эмиссар Николая I – поляк на императорской службе, по молодости даже отбывший каторгу за участие в антирусском заговоре, – капитан Виткевич был принят у эмира Дост Мохаммеда со всеми восточными почестями.

Британский лев начал отчаянно чесать за ухом и расчесался до крови трех англо-афганских войн, последовательно проигранных.

Бурые клубы дыма затянули горячее небо Кабула в ноябре 1841 года. В бывшем дворце эмира Мохаммеда, теперь принадлежавшего очередному ставленнику англичан – Шуджи-Шаху, истошный крик женщин спорил с воплями ослов, перепуганных грохотом пятидюймовой пушки восставших. С каждым ее выстрелом ангел спасения все более удалялся от тонущих в дыму плоских крыш и продырявленных куполов дворца. Каменные ядра хоть и кололись о железные петли ворот в пыль, но и щепу в кедровых досках выбивали. Ворота не могли держаться вечно.

Шеститысячный гарнизон британских войск, запершийся в укрепленном лагере недалеко от Кабула, но при желании могший прийти на помощь Шуджи-Шаху в течение часа, стыдливо помалкивал. Никаких распоряжений от генерала Эльфинстона не поступало, поэтому солдаты не решались рисковать своими жизнями без приказа, пусть даже не ради Шуджи-Шаха, а для защиты британской миссии, располагавшейся близ дворца. Разумеется, эта миссия – и хранившаяся в ее стенах казна! – не могли не заинтересовать восставших, а потому сотрудники миссии, не получив помощь, были обречены вместе со всеми домочадцами и прислугой принять смерть от кривых сабель и острых кинжалов афганских «дикарей».

Бунт вспыхнул внезапно только в английском понимании. Приходя в дикие страны в качестве «союзников» и усаживая не монарший стульчак своего ставленника, англичане понимали дело так, что местный царек – не более чем формальность, уступка туземным обычаям. Хотят дикари до поры видеть родственно-смуглую физиономию на месте бледного профиля королевы – пусть! Но все будет решать британская администрация, и никакие дикари ей, при надлежащем уровне технического оснащения британских войск, не помешают!

Англичане не поверили в возможность сколько-нибудь серьезного восстания даже тогда, когда были прямо предупреждены о его подготовке. Возможно, они думали, что дело поправится само собой, если снова начать выплачивать субсидии вождям афганских племен, однако решение о субсидиях запаздывало, а восстание продолжало зреть… Даже недвусмысленные намеки эмира Шуджи-Шаха по этому поводу показались генералу Эльфинстону оскорбительными. Генерал, как, впрочем, и все «красные мундиры», уже искренне считал Кабул своим городом, давно обжитым – чем-то вроде индийской Калькутты, – и совершенно не верил в то, что англичанам вдруг придется убираться из страны, когда уже и резиденции выстроены, и торговля с метрополией налажена. А сколько времени ушло, чтоб вышколить прислугу из дикарей!