Катерина Райдер - Кровь и молоко

Фостер по инерции кивнул и еле-еле смог подняться на ноги, чтобы не выдать своего потрясения. Казалось, все его конечности налились свинцом, а внутренние органы начали отказывать по одному. Ответив что-то невнятное, джентльмен вышел из кабинета и, игнорируя вопросы любопытных коллег, направился прочь. Он не видел перед собой ничего и никого, просто шёл вперёд без разбора, цели и смысла, пока ноги не привели его в самый развратный район Лондона – Ковент-Гарден. Там из первого же переулка выскочила размалёванная шлюха, миленькая, если смыть с лица кричащий грим, который девица усердно наносила, должно быть, целый час. Кружева на платье «бабочки» давно поблекли, местами оборки совсем обветшали, как, собственно, и честь сей особы. Она радушно улыбалась, но серо-зелёные глаза были мутными, то ли от алкоголя, то ли от опиума, но Фостеру было плевать. Единственное, что он запомнил, – причёску девицы – небрежно собранный кокон из начёсанных волос, украшенный потасканными перьями, бумажными цветами и искусственным жемчугом.

Подбородка журналиста коснулись тонкие пальчики в сетчатой перчатке, игриво очертив линию скул и поманив его за собой. Девка приторно улыбнулась, ухватив мужчину за ворот пальто, увлекая его в тень узкого переулка. Джозеф не сопротивлялся, послушно брёл за развратницей, пока шум центральной улицы не превратился в неразборчивое эхо. Складывалось ощущение, что мужчина совсем лишился воли или даже рассудка.

Шлюха настойчиво толкнула его к кирпичному зданию. Фостер лишь раз глянул на неё, иронично и горько усмехнувшись – совсем дитя, по виду ровесница Мэри, но смотрит как умудрённая опытом женщина.

– Сколько? – холодно спросил он осипшим голосом.

– Три шиллинга, сэр, и делайте со мной всё, что пожелаете, – девица шагнула к клиенту и начала торопливо расстёгивать его брюки. – С чего хотите начать? Могу приласкать ртом. Поверьте, я знаю в этом толк, училась у француженок…

Фостер схватил её за руки и отпихнул от себя, продолжив самостоятельно расправляться с пуговицами.

– Я дам тебе пять шиллингов, и до самого конца ты этот самый рот больше не откроешь! Поняла?

– Да, сэр, – кивнула девушка, изображая, что заперла губы на ключ, да выбросила тот за спину.

– Хорошо, развернись, – приказал журналист.

Как только шлюха встала спиной к мужчине, он прижал её к стене, принимаясь задирать пышную юбку. Постучав носком ботинка по левой пятке девицы, Фостер заставил её расставить ноги шире и отвести бёдра назад. Затем приспустил брюки и без промедления вошёл в податливое тело. Раздался протяжный вскрик. Джозеф тут же зажал девичий рот рукой, наклонился к уху и прошептал:

– Ни звука больше, или не получишь ни пени…

Проститутка безмолвно кивнула, а мужчина принялся спускать пар.

Он брал её грубо, без эмоций, с каждым разом проникая всё глубже, двигаясь резче, отчаяннее сжимая пальцами тонкую талию. Ему было чуждо и это женское тело, и её душа. Не возникало желания опробовать на ощупь упругую грудь. Не хотелось созерцать стройные бёдра, слышать сладкие стоны, чувствовать ласковые прикосновения. Его потребность заключалась в другом – мужчина жаждал вырвать из своей груди чувства, которые испытывал к Говард. Пытался, пусть временно, но заменить их чем-то другим. Похотью, страстью, гневом, не важно! Впрочем, ничего не помогало! Он погружался во влажное тело проститутки, но с каждым движением его разум всё отчётливее воспроизводил в памяти любимые черты, звонкий мелодичный смех, аромат цветочного масла, которое Амелия добавляла в воду, когда принимала ванну.

Джозеф ненавидел её, скучал по ней, скорбел и беззаветно любил… Поэтому чем дольше познавал уличную девку в подворотне, тем сильнее становилась его боль. И эта боль достигла своего апогея как раз в тот момент, когда мужчина кончил.

Следующие три часа кряду журналист напивался в таверне, прямо напротив того переулка, где расстался с пятью шиллингами. Когда его разум совсем помутился, джентльмен поймал экипаж, щедро заплатил извозчику и приказал доставить его в поместье Говардов. Несмотря на то что накрапывал дождь, грозящий размыть дороги, кучер согласился.

Фостер еле-еле забрался в крытую коляску и уже через пять минут забылся пьяным сном.

Сразу после ужина в дверь спальни Амелии постучала Лиззи. Она взволнованно сообщила, что из Лондона приехал некий джентльмен. Мужчина был настроен решительно и напрочь отказывался покидать поместье, пока мисс Говард его не примет.

– Он представился? – даже не обернувшись, поинтересовалась Амелия.

Она сидела за письменным столом, заполняя пригласительные открытки. Судья настоял, чтобы невеста лично озадачилась данным вопросом. Спорить и протестовать не было ни сил, ни желания. Говард радовало одно – до церемонии Байрон предпочёл вести дела через переписку.

– Нет, мисс. Он незамедлительно проследовал в кабинет и велел передать, что будет ожидать вас там.

– Какая наглость, – раздражённо выдохнула Амелия и, оставив перо в чернильнице, встала со стула. – Подай мне пеньюар, – холодно приказала хозяйка, указывая рукой на постель.

Лиззи слегка растерялась, но говорить о своих сомнениях не стала. Впрочем, Говард всё равно заметила недоумение служанки.

– Считаешь, появиться в таком виде постыдно? – ядовито усмехнулась она.

– Нет, что вы, – смущённо потупив взгляд, Элизабет подхватила с перин тонкий шёлковый халат, передавая его хозяйке.

– Заметь, не я явилась в дом без приглашения. Своим бестактным поступком, кем бы ни был этот джентльмен, он вынудил меня оставить правила приличия. Пусть знает, что ему не рады. Я не намерена тратить своё время на шнуровку корсета и отпаривание рюшей в угоду чистоплюйству.

– Конечно, мисс, – согласно кивнула Лиззи, пусть и считала решение леди принять визитёра почти в нижнем белье неуместным. – Подать в кабинет чай?

– Чай? – наигранно рассмеялась Амелия. – Чай, дорогая моя, подают гостям, а не вторженцам.

Не спеша спустившись по лестнице, испытав острый укол презрения при виде новой мебели, Говард повернула в коридор, ведущий к кабинету. Длинные волосы рассыпались по её плечам, мягко обрамляя лицо. Тончайший шёлк струился по фигуре волнами, самым удачным образом подчёркивая плавные изгибы и округлости. Несмотря на отсутствие корсета, Амелия казалась ещё более миниатюрной, совсем как маленькая балерина в музыкальной шкатулке.

Войдя в кабинет, девушка почти не выказала никаких эмоций, хотя и была удивлена личности, стоящей напротив.