Артур Таболов - Кэш

Каждый год в России бесследно исчезает больше семидесяти тысяч человек. Процентов десять из них — старые люди, страдающие потерей памяти, иногда они обнаруживаются в тысячах километрах от дома. Процентов пятнадцать — оставленные без присмотра малолетние дети и подростки, сбежавшие от родительского насилия или в знак протеста против ущемления их свобод. В большинстве случаев их находят и возвращают под родительский кров. Но процентов десять так и остаются пропавшими без вести. В основном же исчезают люди вполне взрослые, никаким психическим заболеваниям не подверженные. Часто это гастарбайтеры, отправившиеся на поиски лучшей доли и не желающие возвращаться в нищие палестины. Нередки среди них злостные алиментщики, многоженцы, разорившиеся предприниматели, скрывающиеся от долгов. Да мало ли что может побудить человека уйти в бега.

По закону их ищут пятнадцать лет, после чего розыскное дело закрывается, а фигуранта объявляют умершим. Но родственники уже через пять лет могут по суду признать пропавшего безвестно отсутствующим и вступить во владение его имуществом, если такое имущество было.

Поиск пропавших всегда ведется по такой же отработан ной схеме, по какой больных, доставленных на скорой помощи в приемный покой, подвергают стандартным процедурам: измерение давления, ЭКГ, анализ мочи и крови. Так же действует и милиция: осмотр места происшествия, если известно, откуда человек пропал, опрос тех, кто видел его в последний раз, опрос родственников и знакомых. Если по горячим следам ничего узнать не удалось, розыскное дело ложится на полку и лежит до тех пор, пока фамилия пропавшего не мелькнет в милицейских сводках или из морга не сообщат о похожем трупе.

Панкратов знал о том, как работает милиция. И хотя ему никогда не приходилось разыскивать без вести пропавших, он не видел причин, почему нужно отступать от сложившейся практики. По правилам сейчас ему следовало бы встретиться с вдовой Гольцова, но он решил погодить. Если допустить, что Гольцов не погиб и она об этом знает, вряд ли она что-нибудь скажет, а у Панкратова не было никаких средств, чтобы побудить ее к откровенности. Поэтому он решил начать раньше — с ваганьковского камнереза Фрола. Но сначала нужно было взглянуть на надгробие, чтобы не оказаться в неловком положении, если этот Фрол спросит, видел ли он его. А он обязательно спросит, творческие люди очень ревниво относятся к своим творениям.

Контора Ваганьковского кладбища приятно удивила Панкратова своим видом. Не было сваленных в углу заступов в глине, за столом не забивали козла свободные от работы могильщики, небритые, в замызганных робах и кирзачах, благоухающие перегаром. Такую картину Панкратов наблюдал лет десять назад на Люберецком кладбище, когда помогал вдове организовывать похороны знакомого. Приемная была похожа на обычный офис, могильщиков вообще не было, а в окошке с надписью «Справки» за компьютером сидел приличный молодой человек в приличном костюме с галстуком, типичный банковский клерк.

— Я хотел бы узнать, где похоронен один мой знакомый, — обратился к нему Панкратов.

— Нет проблем. Справка сто восемьдесят рублей. Фамилия?

— Гольцов Георгий Андреевич.

— Свидетельство о смерти есть?

— Нет.

— Когда похоронили?

— Точно не знаю. Вскоре после 14 сентября 2008 года.

— Справка триста двадцать рублей. За сложность поиска. Согласны?

— Ищите.

Клерк пощелкал клавиатурой.

— Нашел. Я могу назвать вам сектор и номер участка, но сами вы не найдете. Дать сопровождающего?

— Дайте.

— Плюс пятьсот. Итого восемьсот двадцать. Это в кассу. И сотни три дадите ему. Не обездолит?

— Выдержу.

— Минутку!.. — Клерк ушел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с худосочным юношей в темном одеянии, напоминающем монашеское, с жидкой бороденкой и с черными волосами до плеч. — Иероним. Это его так зовут. Он здесь всё знает.

Клерк получил деньги, дал Иерониму листок с номером участка и занялся другим посетителем.

— Усопший был вашим близким? — спросил Иероним.

— Я бы этого не сказал.

— Навестить могилу любого человека — богоугодное дело. Пойдемте.

Клерк не преувеличил, Иероним прекрасно знал кладбище. Минут через двадцать, покружив между могильными оградами, они оказались на месте.

— Вот. Раб Божий Георгий. Мир праху его. Назад дорогу найдете?

— Подождите меня, я недолго, у меня к вам еще одно небольшое дело, — сказал Панкратов и дал ему пятьсот рублей.

— Благодарствую, — с поклоном сказал Иероним и немного отступил назад, чтобы не мешать человеку в богоугодном деле.

Если бы Панкратов ничего не знал о Гольцове, то и тогда надгробие произвело бы него впечатление. Но он уже кое-что знал, и в образе молодого человека, вырывающего из глыбы белоснежного мрамора, угадывал то, что так и осталось в камне. Воображение дорисовывало дерзкий веселый взгляд, живость некрасивого, но поразительно обаятельного лица, неукротимую волю в крутых скулах и твердом подбородке. «Не хотел бы я иметь этого человека своим врагом», — почему-то подумал Панкратов.

— Нравится? — спросил Иероним.

— Да.

— Его рукой водил сам Господь Бог, истинно говорю вам.

— Чьей рукой? — не понял Панкратов.

— Рукой Фрола. Господь его посещает. Но редко. Чаще им владеют бесы. Мы все молимся за него.

— Помогает?

— Не очень. Не доходят наши молитвы. Наверное, нет в них настоящей веры.

— Где мне найти Фрола? — спросил Панкратов.

— Вам зачем?

— Хочу выразить ему свое восхищение.

— Ему будет приятно услышать доброе слово. У него мастерская под Ваганьковским путепроводом. Это недалеко. Спросите, его там все знают. Раньше там были гаражи, а сейчас обитают разные божьи люди.

— Бомжи?

— Каждый человек — раб Божий. Какая кому доля выпала, ту он и несет.

Панкратов достал тысячерублевую купюру и протянул Иерониму. Тот отрицательно покачал головой:

— Вы мне уже заплатили.

— Это не вам. Я не догадался принести цветов на могилу. Сделайте это за меня.

Уже отойдя от могилы, Панкратов оглянулся. В дымке хмурого зимнего дня белоснежное надгробие на черном гранитном постаменте словно бы светилось изнутри неземным, божественным светом.

Путепровод Панкратов нашел без труда, припарковал машину в начале Беговой улицы, вошел под мост и тут сразу же потерялся. Горы мусора, огромные железные ворота, ведущие неизвестно куда, никого вокруг. Потянул на себя ржавую створку бокса, из которого доносились неясные звуки, и сразу же отшатнулся. В нос шибануло помойкой, внутри шевелились какие-то люди, мало похожие на людей, — в отрепьях, с тупыми бессмысленными лицами, с больными глазами. Спрашивать их о чем-то было бесполезно, они изъяснялись уже не на человеческом языке, а на каком-то другом, предчеловеческом. Остальные ворота были заперты, а в тех боксах, где ощущалась какая-то жизнь, на стук не отвечали, даже притихали, замирали, пережидая непрошенное вмешательство.