Артур Таболов - Кэш

До Питера за окном была зимняя московская хлябь с мокрыми сквозящими перелесками, за Питером началась настоящая зима, Снег закрыл уже все поля, затуманил леса, а ближе к Мурманску заискрился под низким морозным солнцем.

Заглянул проводник:

— Вы до Зашейка? Приготовьтесь, через полчаса прибываем. Сразу пройдите к выходу, стоим всего две минуты.

Станция Зашеек Мурманской железной дороги представляла собой одноэтажный деревянный вокзал посередине единственной длинной платформы, освещенной тусклыми фонарями. На привокзальной площади стоял автобус с трафаретом на лобовом стекле «Полярные Зори». Поодаль — несколько легковушек с водителями, то ли встречавших приехавших, то ли рассчитывавших подцепить пассажира.

Панкратов знал, что нужный ему лагерь находится километрах в двадцати от станции, рядом с деревней Дегунино. И это были никакие не Полярные Зори.

— Мужик, тебе куда? — подкатился к нему малый в китайском пуховике и роскошной лисьей шапке.

— В лагерь. Знаешь где?

— У нас тут три лагеря. Тебе в какой?

— В ИК-6.

— А, в «шестерку»! Триста. Годится? Учти, автобус на «шестерку» будет только завтра утром.

— Поехали.

— Не против, если я еще кого-нибудь прихвачу?

— Против.

— Тогда пятьсот.

— За двадцать километров? — удивился Панкратов. — У вас тут цены покруче московских.

— Так ведь какая дорога! Это же мудовые рыданья, а не дорога! Полдня потом под машиной лежишь!

— Ладно, уговорил. Где твоя тачка?

— Сейчас будет!

Малый кинулся к легковушкам и вскоре подкатил к пассажиру на потрепанной «Ниве».

— Полярные Зори — это что? — поинтересовался Панкратов.

— Атомград, жемчужина Заполярья. Кольская атомная станция — слышал?.. У тебя в зоне-то кто?

— Знакомый.

— Чтобы к знакомому ехали — редкость. Все больше к сыновьям, к мужьям. Видел теток с сумками? Везут подкормить своих. «Шестерка» считается ничего. А на «трешке» и «восьмерке» — там, говорят, народишко воет.

Темная узкая дорога, вся в рытвинах, заставила водителя примолкнуть. Через час «Нива» остановилась на краю деревни с тускло освещенными узкими окнами. В стороне, за черной озерной протокой, ряды фонарей и прожекторов рисовали контур зоны.

— Тебе куда? — спросил водитель.

— Есть здесь какая-нибудь гостиница?

— Тут, мужик, не Москва. Но приезжие на улице не ночуют. Зона всех кормит. Я знаю, куда тебя пристроить. К бабе Фросе. У неё чисто. И отдельная горница найдется. И что характерно — клопов ну совершенно нету. Тараканы, правда, есть, но они в темноте не мешают.

Отдельная горница у бабы Фроси, рослой мужеподобной старухи, обошлась Панкратову еще в восемьсот рублей. Сколько-то из них переместилось в карман водителя — комиссия за выгодного постояльца. Зона всех кормит. Всю ночь он проворочался на пышных перинах в жарко натопленной горнице, заснул только под утро. С облегчением покинув странноприимный дом, вышел на улицу и понял, что опоздал. На его глазах из автобуса выгрузилась целая толпа теток с сумками и тележками, человек тридцать, и выстроилась в очередь к административному корпусу лагеря.

Удостоверение полковника ФСБ, хоть и в отставке, могло бы здесь помочь. Но встреча с начальником лагеря, который был нужен Панкратову, сразу приобрела бы официальный характер и никакого толку от нее бы не было. Поэтому он решил зайти с другой стороны: пристроился к очереди с видом обычного посетителя, который приехал навестить томящегося в узилище родственника. Очередь почему-то двигалась очень медленно, только к обеду Панкратов оказался в зале с длинным столом, на одном конце которого за компьютером сидел пожилой прапорщик, а на остальном пространстве стола с десяток надзирателей и надзирательниц потрошили содержимое сумок и тележек приезжих. Перерезали вдоль батоны колбасы и булки хлеба, ломали сигареты, перерубали пополам шоколадные конфеты прямо в фантиках. Тележки развинчивали, дули в полые алюминиевые трубки.

— Это зачем? — удивился Панкратов.

— Положено, — ответил прапор. — Всё пытаются пронести — наркоту, деньги. Вы к кому?

— Мне нужно встретиться с одним знакомым.

— Разрешение есть?

— А как же? — Панкратов подсунул прапору паспорт с вложенной в него стодолларовой купюрой.

— Трудно, — вздохнул прапор.

— А так? — спросил Панкратов, добавив еще одну купюру.

Доллары исчезли, как их и не было.

— Фамилия заключенного? — деловито спросил прапор.

— Гольцов Георгий Андреевич. Статья 282-я, срок восемь лет. Толстые пальцы прапора забегали по клавиатуре и тут же остановились, словно бы клавиши заклинило.

— Какой Гольцов? — изумился он. — Гольцов откинулся больше года назад!

— Как откинулся? — в свою очередь изумился Панкратов. — Ему еще три года сидеть!

— Вышел по УДО. Освободился условно досрочно. Вы не знали? Надо же. Приперся человек из Москвы, а куда приперся, не знает. Ну, люди!

— Этого не может быть! — заявил Панкратов. — Могу я поговорить с начальником лагеря?

— А он что, другое вам скажет?

— Прояснит детали.

— Только время у людей отнимаете! — проворчал прапор. Но вспомнил, видно, о долларах и снизошел. — Пойдемте, провожу. Семенов, замени!

В сопровождении прапора Панкратов поднялся на второй этаж. Возле обитой железом двери с табличкой «Прокопенко И.И». прапор велел подождать, деликатно постучал и вошел в кабинет. Через несколько минут вышел и кивнул:

— Заходите. Его зовут Иннокентий Иванович.

Кабинет начальника тюрьмы был обставлен добротной, хоть и не очень изысканной мебелью, сработанной, скорее всего, в лагерных мастерских. Сам начальник, подполковник внутренних войск Прокопенко Иннокентий Иванович, был изготовлен в тех же мастерских — кряжистый, тяжелый, с большой бритой головой, с загорелым лицом и бледным черепом. Линия загара проходила по лбу, по обрезу фуражки. К церемониям он не привык, предпочитал сразу брать быка за рога.

— Мой сотрудник сказал мне, что вы интересуетесь Гольцовым. Это так? — спросил он, разглядывая необычного посетителя с простодушным интересом.

— Так.

— Вы кто?

— Да такой же служивый, как и вы. Только бывший.

Панкратов показал удостоверение. Не так, как обычно показывают кагэбэшники — издали и не давая в руки. Он небрежно бросил его на стол перед начальником, словно показывая, что оно уже не имеет никакого значения.

— Полковник ФСБ, — прочитал подполковник. — Ух ты, не проста сопля, с пузырьком!

— В отставке, — уточнил Панкратов.

— А мне до отставки еще пахать. Ладно, Михаил Юрьевич, это ты перед моим прапором можешь дурочку валять, а передо мной не надо. Никогда не поверю, что ты не знал, что Гольцов откинулся.