Борис Акунин - Мир и война

– За всеми и не нужно. Убийцы сего рода не на любого нападают. Я прочитала, что у маниака бывает пристрастие к жертвам сходной между собой внешности иль поведения. Это называется «Die Fixation». Наш лаком на совсем молоденьких девушек. Может, есть и другие, особенные черты, от которых он впадает в исступление. Кабы это узнать, легче было бы преступника изловить. Вообразите, бабушка! – Взгляд барышни мечтательно затуманился. – Пускаем мы какую-нибудь девку – в точности такую, от которой у маниака слюни текут – погулять вдоль речки полнолунной ночью, а в кустах сидят Фома Фомич и трое-четверо мужиков похрабрей. Только лунобесный набросится – они его хвать, и скрутят!

– Во-первых, почем знать, где этот безумный охотиться вздумает – может, не у нас, а у соседей, – скептически заметила Полина Афанасьевна. – А второе: откуда ты спознаешь, какая у маниака «фиксацион»? У него самого, чай, не спросишь.

– У него – нет. А у покойниц можно, – ответила внучка, которая, видно, заранее всё продумала. – Съездить нужно по деревням, где жили три другие известные нам бедняжки: Маланья Петрова, Лукерья Егорова и Татьяна Зосимова. Поспрашивать, каковы они собою были.

– Некогда мне, сама знаешь. Война.

Дева вкрадчиво улыбнулась:

– А вам, милая бабулечка, и не нужно. Я одна прокачусь, с людьми поговорю. Оно еще лучше выйдет. Вас крестьяне робели бы, а меня бояться не станут.

Сначала Полина Афанасьевна про это и слушать не захотела.

– У нас по округе бесноватый убийца шатается, а ты кататься будешь? Может, он не только в полнолуние на девиц кидается? Забудь и думать!

Но Александра прилипла, как банный лист. Через двадцать иль тридцать минут, понявши, что не отвяжешься, измученная Катина вдруг подумала: а пускай ее катается. Хоть при деле будет. Поставила однако условие: ездить только с англичанином и чтоб у Фомы Фомича с собой было ружье. Тогда Сашенька обняла ее, многократно облобызала, назвала «сладенькой бабинькой» и наконец отпустила спать.

Получила Полина Афанасьевна еще дней десять покоя. Ездить-то можно было только по воскресеньям, когда крестьяне не на работах, или вечером, но в темное время Саше теперь из дому отлучаться строжайше воспрещалось.

Во второе воскресенье августа бабушка с внучкой утром разъехались в разные стороны: Сашеньке оставалось наведаться в самое дальнее село Кузино, помещица же отправилась в Москву для важного дела.

Неделю назад пришло известие о большом сражении при городе Смоленске. Про баталию говорили разное. Реляция хвасталась, что доблестное православное воинство одолело супостата, однако скакавший через Звенигород курьер рассказал, что наших побито видимо-невидимо и армия опять пятится, еще быстрей прежнего. Катина была склонна больше верить курьеру.

Накануне был нарочный от старинного доброжелателя графа Моркова, назначенного начальствовать над московским ополчением. Ираклий Иванович некогда был страстно влюблен в тогда еще свежую вдову, и хоть своего не добился, сохранил к Катиной пожизненную приязнь. Граф писал, что завтра дает обед в честь новоназначенного главнокомандующего Кутузова, который отбывает к войскам. Приглашено малое число почетнейших москвичей, так не угодно ль и почтенной Полине Афанасьевне пожаловать?

Как же было не посмотреть на особу, от которой зависело, долго ль мы еще продержимся против Бонапарта, и самое главное: будет генеральная баталия или нет.

За два часа по сухой дороге помещица докатила до первопрестольной. Обед был очень ранний, еще дополуденный, но Катина не опоздала. Села на дальнем краешке стола, никто на старуху внимания не обращал. Она же глядела во все глаза и чутко слушала – составляла суждение, от коего будет зависеть вся хозяйственная стратегия.

Михайла Ларионович Кутузов оказался пухлоликий, грузный, одышливый старик, самого небоевого вида. Был он говорлив, но про пустяки, а на важные вопросы, когда-де дадим укорот французу и не хватит ли отступать, ответствовал с бодрой невнятностью: Господь, мол, нашему оружию поможет, враг еще далеконько, дух в войсках геройский и прочее подобное.

Мнение у Катиной сложилось, что старик хитер, осторожен и на рожон лезть не станет, а значит, война впереди еще долгая. На то, чтобы собрать овес, времени хватит, и будет он в хорошей цене. Наши не успеют купить – французам сгодится. Чай не мамаева орда идет, а европейская армия. На Европу помещица посмотрела, когда ездила искать мертвого сына. При столь печальных обстоятельствах понравиться ей заграница никак не могла (и не понравилась), однако Катина прониклась к Европе уважением: люди живут чисто, по твердым правилам.

Одним словом, поездка получилась обнадеживающая. К дому Полина Афанасьевна возвращалась с московской, восточной стороны, жмурясь от лучей заходящего солнца, и прямо оттуда, из золотисто-розового сияния, навстречу выкатила пароконная бричка с англичанином на облучке. Сашенька приподнималась с сиденья, размахивала бабушке шляпкой.

Заговорили обе враз, каждой не терпелось сообщить новости. У Катиной голос был громче.

– Хорошо всё! – объявила она про главное. – Батальи пока что не будет, а значит, война еще продлится и овсы собрать успеем! Время есть!

– Времени нет! – завела про свое внучка. – Послезавтра полнолунье! Надо спешить, пока он опять кого-нибудь не убил! Я знаю, что надо делать!

Известием про военные дела Сашенька нисколько не заинтересовалась, и ее новость перевесила.

– Что ты знаешь? Что выяснила? – спросила Катина, перестав думать о Кутузове и Бонапарте. – Снимай салопчик. Он у тебя весь серый от пыли. Идем в дом, расскажешь.

– Мистер Дженкинс, тейк май ноутбук, – велела Саша своему телохранителю.

Беседовали в библиотеке. Александра говорила, Полина Афанасьевна слушала, англичанин жевал табак и с важностью кивал головой на каждое понятное ему слово.

– В Ивановском я нашла бабу, которая обмывала Маланью Петрову перед похоронами. В Потапове расспросила мать Лукерьи Егоровой – что мы с нею наревелись-то! У Татьяны Зосимовой из деревни Кузино мать с горя померла, так я с подругами покойницы потолковала. Вы послушайте, я зачту. – Сашенька заглянула в тетрадку. – Про Маланью, вот: «Костью тонкая, лицом белая, волос кудрявый». Про Лукерью мать, сейчас… «А тела она у меня была тонкого, волоса кольцами, и кожа – белая-пребелая». И про Зосимову: «Танька худущая была, мы ее дразнили «комарихою», а волосы у ней были завидные, кудрявые и кожа белая, как молоко». Теперь вспомните нашу Палагею – тоже тоненькая, белокожая и кудрявая. Вот на каких дев у него фиксацион!

– Фиксейшн, – молвил Фома Фомич, на миг перестав двигать челюстями.

Полина Афанасьевна стала вслух вспоминать, сколько в Вымиралове девок опасного возраста и обличья.