Борис Акунин - Мир и война

– Как жить-то будем, барыня? Избы все пожгли. Хлеб увезли. Ты сулила…

– Что размещу вас в усадьбе? Так ее тоже сожгли. Сами видите.

– Говорила: «Не выдавайте, не дам пропасть». А теперь нам что, с голоду подохнуть? – зло молвил Ефим Глотов, вечный смутьян. Катина от этого горлодера давно избавилась бы, да нельзя было. Деревенские Глотова чтили, а кроме того, границ он прежде не переходил, был вроде как в Англии «оппозиция ее величества».

– Чем детишек кормить, а? – повысил голос Ефим, озираясь на толпу. – По мiру всем идти? Нету его, мiра. Кругом война!

Так вот и происходят революции, подумалось Катиной. Народу становится нечего есть, власти хлеб взять неоткуда, и тогда смирная прежде оппозиция возглавляет бунт.

Философская мысль была не ко времени.

– Молчишь? – еще громче возопил Глотов. – Сгубила нас и молчишь?

В толпе завсхлипывали бабы, запищали разбуженные криком младенцы.

– Погоди ты, – оттолкнула Катина локтем внучку – та зачем-то совала ей свою энциклопедию. Нужно было найти верные слова, чтобы предупредить бурю, пока она не грянула. Когда все заорут, впадут в раж, будет поздно. Толпа она и есть толпа. Да только чем их утихомиришь?

– Бабушка, ты сюда посмотри, – не отставала Саша.

Полина Афанасьевна рассеянно взглянула на раскрытую книгу. Меж страниц белела бумажка, на ней напечатано: «Объявителю сей государственной ассигнации платит Ассигнационный банк пятьдесят рублей ходячею монетою». Словарь был какой-то странно пухлый. Помещица перевернула лист – там тоже банкнота. И еще, и еще.

– Это я из бумажника переложила, – сказала внучка. – В библиотеке. На всякий случай.

Хвалить ее сейчас было некогда.

– Закрой рот, Ефимка! – прикрикнула помещица на витию. – Будешь народ баламутить – не посмотрю, что у тебя седина в бороде. Велю разложить да выпороть!

И взмахнула перед мужиками ассигнацией.

– Хлеба на первое время куплю. С голоду никто не помрет. А там видно будет.

Савша Плотник, мужик степенный, подхватил:

– Тихо вы! Дайте говорить! Будет хлеб!

Гул умолк, остался только ребячий писк.

Сразу откуда-то вынырнул староста. Платон Иванович по смирности натуры в сваре стушевался, но в разумной беседе поучаствовать был готов.

– Как жить будем? – спросил Савша, новый народный представитель вместо несостоявшегося робеспьера. – Где?

– Где-нибудь подальше от французов.

Бошан всё одно жизни не даст, подумала Катина. Но с детишками далеко не уйдешь.

– В Синий лес нужно, на Гнилое озеро, – подал голос Платон Иванович. – Там вокруг болота, чужим пройти трудно. Шалаши поставим, землянки нароем. В озере рыба есть, грибы еще не сошли. А хлеба можно у графского управляющего Тимофея Петровича купить. Я знаю, он припрятал. За живые деньги отдаст. Трясется, поди, что французы найдут.

Так оно всё и вышло.

До темноты успели уйти недалеко, только до лесной опушки. Там кое-как переночевали, потому что ночью в чаще не побродишь. Назавтра были уже у Гнилого озера. Пока мужики валили деревья и рыли ямы, Катина со старостой сходили за восемь верст в графские Липки. С часик поторговались из-за цены. Два раза уходили – Тимофей Петрович бежал следом, возвращал. Наконец ударили по рукам.

Зерно покупать не стали – где его намолешь? Купили только ржаную муку, сто двухпудовых мешков. Ежели собака Бошан говорит верно, то недели через две французы уйдут восвояси. До того времени с грибами да с рыбой хватит. Бабы будут варить похлебку, печь на костре лепехи. Ничего, как-нибудь выживется.

Всю главную хозяйственную заботу теперь взял на себя Платон Иванович. Отправил носильщиков за купленной мукой, разметил, где ставить землянки и рыть отхожие ямы, распорядился выкопать колодец и прочее. Для барыни и барышни возвели плетеный короб с крышей из коры. Посередине – очаг для тепла, по бокам скамьи. Даже стол срубили. Полина Афанасьевна за ним сидела, думала стратегическую думу: как быть дальше. Сашенька ей мешала, всё горевала по Ларцеву и Женкину, особенно по первому. Как-де их из плена вызволить. Чудной у нее сейчас был возраст. То умница – с банкнотами, прямо Василиса Премудрая, то малое дитя плаксивое. Как их вызволишь, пленных, если у Бошана в монастыре каменные стены и караул?

Первое решение, к которому пришла Катина, было военное: наладить разведку, чтобы знать, какие дела творятся в округе. Отправила во все стороны мальчишек-подростков. Так у лесного лагеря появились глаза и уши.

Французы всё стояли в Москве, но про бои было не слыхать. Может быть, дело все же шло к замирению. Теперь Катина очень его хотела. Если война не кончится до холодов – беда. Померзнут в лесу все ее крестьяне, мука закончится, лесной прокорм тоже.

Из ближних вестей главная состояла в том, что Бошан свою квартиру перенес к овсяному амбару. Там теперь и солдатский лагерь, и обозы. Но зерно пока никуда не вывезли. Видно, ждет майор наилучшего для своей карьеры момента. В Саввинском монастыре остались только пленные с небольшим караулом. Наши тоже там – и отец Мирокль, и Ларцев, и англичанин. Сенька Тележников, шустрый мальчуган, вскарабкался по водостоку на башню и божился, что их там видел.

Сашенька сразу стала собирать передачу: лепешек, печеной рыбы – всё, что было. Полина Афанасьевна, конечно, объявила, что никуда ее не отпустит. Заспорили, ни одна не уступала. Внучка в слезы. Не удержите-де, ночью сбегу. А время было уже к вечеру. Бабушка тоже взволновалась. Обозвала девчонку глупой дурой, которая только хуже сделает. Не надо спешить, надо получше разузнать. Сеньке Тележникову веры большой нет, он и соврет не дорого возьмет.

И так у них в лубяной избушке стало шумно, что не сразу услышали, как лагерь пришел в шевеление.

– Постой! – сказала вдруг Катина. – Что это там?

Какой-то топот, рев, глухие удары.

Вышла поглядеть, а там Кузьма Лихов и Тишка Молотобоец спиной к спине отбиваются от доброго десятка мужиков. Мельканье кулаков, лай, кряхтенье.

Полина Афанасьевна кинулась в самую гущу. Остановила драку. Но лай продолжился.

– Это из-за них всё! Они на французов напали! – орали крестьяне. – Побить аспидов до смерти!

Надрывался и мельник:

– За вас же! За вас биться пошли! Детям вашим хлеба добыть!

– Ага! Теперь ни хлеба, ни домов!

Они и снова бы сцепились, но Катина сходила за пистолетом, пальнула вверх из обоих стволов. В наступившей тишине сказала:

– Что сделано, не воротишь. Они трое и правда не за себя, а за вас пошли. И один, Спиридон, голову сложил. Нам между собой драться нельзя. Нам нужно думать, как дожить до ухода французов.

А Лихов – нет бы спасибо сказать за заступничество – перебил барыню:

– Я доживать не согласный! Французов бить надо! За Спиридона, за сожженные дома, за пограбленное! Мельню мою, которую дед ставил, они тоже спалили! Не прогоним француза – он никогда не уйдет. За тем я сюда и пришел. – И во весь бас: – Кто со мной, мужики, басурманов воевать? Есть тут мóлодцы? Иль одни курицы?