Александр Трапезников - Язык его пропавшей жены

— Никуда я не тороплюсь, — с вызовом ответил Велемир. — А даже наоборот.

— Все-то у вас наоборот.

Тут слово вставил и Черемисинов:

— Товарищ Тожэ ради такой знаменательной встречи с нею даже побрился. Жаль, теперь придется бриться во второй раз.

— Ладно, начнем дискуссию, — произнес Ферапонтов. — Сегодня мы с вами будем говорить о природе Бытия и Небытия, что из них ценнее и где больше Пустоты. Замечено, что проблема «небытологии»…

— Погодите, — остановил его Велемир, обратив внимание на то, что Черемисинов вытащил откуда-то блокнот с карандашиком и приготовился конспектировать. — Не желаю я говорить об этой природе. Что я, совсем очумел? Я хотел с вами о другом потолковать.

— Молчите, — попросила его Катерина. Чуть ли не умоляющим голосом.

— Да, камрад Тожэ, да, — уже как-то сурово сказал и мелкотравчатый.

— Но я…

Слово ему давать явно не собирались.

— Вот что, — душевно промолвил Матвей Яковлевич. — Я вам сейчас все объясню. Это, в конце концов, моя обязанность. Разберем на конкретном примере. Вот у вас шишка на лбу болит?

— У меня сердце ноет, — признался Велемир. — На остальное — чихать.

— Отлично! — обрадовался Ферапонтов. — Следовательно, боль становится символом Бытия… А Пустота Небытия полнее самого концентрированного Бытия, поскольку внутри себя не встречает абсолютно никакого сопротивления. Логично?

— Ну-у… да идите вы все! — озлился вдруг Велемир и даже зашвырнул книжку Трапезонтского, которую все это время держал в руках, в угол комнаты. — Чего вы мне задницу морочите? Я вам где? Вам балаболить не надоело? Куда вы дели Ирину?

— Ирина Сажэ не за горами, — спокойно ответил Ферапонтов.

— Почему — Сажэ? Какая такая Сажэ? — забеспокоился Велемир.

— Фамилия такая, — пожал плечами хозяин. — А что?

— Вот вы же — Тожэ, — подвякнул Черемисинов. — А она — Сажэ. Даже в рифму получается: Сажэ — Тожэ.

Катерина хихикнула, а Матвей Яковлевич заулыбался. Но Велемиру сейчас было вовсе не до смеха.

— А вы ничего не путаете? — спросил он. — Не Штамп?

— Нет, молодой человек, не Штамп. Я ее давно знаю. И она всегда была как сажа Сажэ.

То ли Ферапонтов вновь придуривался, то ли говорил правду, но Велемир начал успокаиваться. Значит, это другая Ирина. Но взглянуть на нее все равно хотелось. Для абсолютной уверенности.

— Товарищ Тожэ к диалогу явно не готов, — заметил Черемисинов, убирая блокнот в карман.

— Ему Небытие не нравится, — добавила Катя. — Еще со вчерашнего вечера. Я это сразу сообразила.

— Хорошо. Тогда поговорим о другом, — с умильной улыбкой на устах согласился Ферапонтов. — Интересных тем много. Можно порассуждать о депопуляции российских пространств и связанной с этим проблемой оленеводства. Это очень важно.

— Да, это меня устраивает, — кивнул предприниматель. — Как раз об этом-то я пришел с вами потолковать. Посоветоваться. Я решил разводить в Юрьевце оленей. Для начала думаю взять пару сотен копыт.

— И правильно! — поддержал его учитель.

— Погодите, — вновь вмешался Велемир. — Закройте клапан. Мне дали к вам рекомендацию из Москвы профессор Чудинов и доктор наук Гриневич. Нам надо поговорить о Праязыке человечества, а не об оленях.

Какая-то тень удовлетворения промелькнула по лицу Ферапонтова, он явно воодушевился, но перед остальными слушателями нужно было держать марку.

— Не сейчас, потом, — другим голосом проговорил он. — Олени тоже важны.

— А ему они, видети ли, не по душе. Капризный какой! — промолвила Катерина.

— Да дурак просто! — достаточно громко прошептал Черемисинов. — А в бане интеллигента из себя строил.

Велемир швырнул в его сторону казенное полотенце с шеи. Еще и плюнул. Но не попал. Он был уже на таком взводе, что ему было все равно. Пусть думают о нем, что хотят.

— А давайте поговорим пока о глобальных мировых войнах, очередь до которых дойдет через пять-десять лет, когда исчерпаются все залежи газа и нефти в России, Нигерии, Венесуэле и на Ближнем Востоке? — предложил Ферапонтов.

— Вам потрепаться не с кем? Не буду.

— А тогда о реформе русского языка одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

— Ну, это мне как-то ближе по профессии, — с сомнением отозвался Велемир, ожидая какого-то очередного подвоха. — Но я хотел…

Ферапонтов оборвал его на полуслове своей фразой:

— Что, опять не нравится? А ведь эта пресловутая реформа целенаправленно проводилась криптозоологами-каббалистами, чтобы ослабить главнейшие духовные скрепы русского народа. Насекомых, по их мнению. Они первым делом отбросили наименования букв кириллицы и их численные значения, ликвидировали славянское шрифтовое начертание, отменили некоторые буквы, поменяли отдельные правила грамматики. Но истинной, тайной целью реформы языка 1917 года было навсегда отсечь народ от его святых православных созидательных корней — духовности, нравственности, культуры, традиций, обычаев, ослабить его волю к сопротивлению. Как делается это и сейчас теми же каббалистами, но уже криптоботаниками. Поскольку из насекомых мы уже превращаемся в придорожные лопухи.

— Я не хочу быть растением, хочу, по крайней мере, в клетку, к обезьянам, — сказал Черемисинов. — Там бананами кормят.

— Для тебя сделают исключение, — погладил его по голове Ферапонтов. — Посадят к крокодилам. Симптоматично, что в церковнославянском языке алфавит начинался с местоимения первого лица единственного числа — «Азъ», а нынешний им заканчивается — «Я». В первом случае человек воспринимает язык как сотворенный по Образу Божьему, а во втором — как случайный результат игры бездушных сил.

— Интересно и не случайно, что слова «мир» и «мiр», имеющие разные смыслы, превратились в одно, — согласился с ним Велемир, начиная увлекаться разговором. — А выкинутая ять оставила нас без понимания различий многих кажущихся «однокоренными» слов, которые теперь подсознательно связываются в современном шизофреническом, не различающем, «омонимическом» сознании.

— А чем, например, «вещий» Олег отличается от «вещевого» рынка? — тотчас подхватил Матвей Яковлевич. — Но особая ответственность лежит, в первую очередь, на тех, кто говорит и мыслит на наиболее хорошо сохранившихся от Первобытного наречиях. Неочаромутненных, по Лукашевичу. А среди них — на тех, кто именует себя языковедами и лингвистами. Как вы, к примеру. Вы ведь нейролингвист?

— Откуда вы знаете? — опешил Велемир.

— А мне Гриневич писал. Так что я вас давно поджидаю. Черемисинов все это время чиркал в блокнот, записывая каждое слово своего учителя. Может, и умнел при этом. На лице не отражалось. А наставник повел речь дальше. «Да он сам и есть тот артефакт, о котором мне говорил Гриневич», — подумал Велемир, слушая Ферапонтова.