Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

Но трезвым умом понимал, что не выйдет фокус насчет папаши. Пускай живет начлаг, не зная правды. Спокойней так будет и ему, и Лёнечке. На воле много радостей, забудется и зайчик на пальтишке, и горькая, полынная тоска по несбыточному детству.

С такими мыслями после завтрака выходил из пищеблока, когда его отыскал глазами среди прочих и окликнул знакомый надзиратель по фамилии Пестик.

— Маевский, тащи кости на КПП. Свиданка тебе оформилась. По родственной части.

— Брешешь? — изумился Лёнечка.

Надзиратель глянул в сторону вышек, сплюнул под ноги, растер сапогом.

— Шагай, чего зенки лупишь. Тетка до тебя приехала.

И тревожно, и смешно сделалось Лёнечке. Жил-был один как перст, а тут и папаша отыскался, и тетка невесть откуда. На КПП уточнил имя родственницы — Тереза Петровна Маевская, прибыла из города Гомеля.

Вместе с жиганом сдернули на досмотр математика, опущенного еще по воле Порфирия. Студент получил неблагозвучное погоняло Нашмарка — из-за вечно плаксивого лица и мокрого, шмыгающего носа. На губах у него гноились болячки, изношенная вдрызг одежда с чужого плеча распространяла запах гнили. За неопрятность студента не жаловали даже свои петухи.

От Лёнечки Нашмарка отскочил как ужаленный; жиган в насмешку цыкнул зубом, отпустил веселое ругательство.

В комнате свиданий за длинным столом уже гундосили два мурика из пятого барака, один плакался жене, другой мамаше. Завидев жигана, притихли, перешли на шепот. Одиноко сидела девушка — пухлые губки, косы баранками. К ней было сунулся Лёнечка.

— Какая приятная встреча!

Но пупкарь гаркнул в спину:

— Проходи на шестое!

На шестом месте обнаружилась женщина лет пятидесяти, в городском платье, но в деревенском платке с мелкими цветочками. Ее доброе лицо, обсыпанное веснушками, сразу напомнило Лёнечке убитого в блокаду кореша.

Встал жиган как на театре: публика вокруг, в животе бурление от капустной лагерной диеты, на душе, будто окна распахнули, — сквозняк.

— Тетя, Тереза Петровна! — крикнул звонко, улыбкой ослепил. — Какая радость вас увидеть снова!

В глазах ее мелькнуло удивление, но всё же привстала, и он расцеловал женщину в обе щеки, нагнувшись через стол.

— Маевский, сел как положено! — одернул цирик и, дождавшись исполнения приказа, пошел к дверям покурить.

— Как сами, как здоровье? Как родственники наши? — сыпал Май, чувствуя холодок под ее пристальным взглядом.

— Значит, живой ты, Лёня? — спросила, оглядывая, будто с сомнением.

— Да вроде под образами не лежу, — хохотнул натужно Май.

— А нам извещение было, что вы с матерью на Пискаревке похоронены. Я проездом в Ленинграде зашла в жилконтору. Говорят, опознали вас среди трупов в сорок втором году, — тетка вздохнула. — Меня ведь ваш начальник колонии разыскал. Письмо пришло, я и поехала.

Понимая, чем обернется дело, Лёнечка не давал ей опомниться. Показал на сумку.

— Чего там у вас?

Закопошилась, вынула сверток.

— Второпях собрала, гостинца тебе. Пряники, сало, сыр домашний. Хлеб.

— Сыр давайте, — он развернул тряпицу, отломил, начал есть. Нагнулся поближе. — А гроши, тетенька, есть у вас?

— Деньги? — она поджала губы. — Есть маленько. Дать, что ли?

— Одна на вас надежда, — заныл, зажалобил Лёнечка. — Голодуем! Хоть сутками работай, всё одно начислят кукиш с маслом, начальство-то проворовалось… А в промкооперации дороговизна! Одежу я чужую взял, чтобы не позориться. А так в дырявых ботинках хожу, ревматизму нажил — одно мучение!..

Женщина полезла под юбку, где у нее в чулке был спрятан поистертый гаманок. Открыла, хотела отсчитать сколько-то, да вдруг засовестилась, вынула всё.

— На вот, полтораста. Себе на дорогу только возьму…

Май цапнул деньги. Жевал сыр, одновременно в кармане сворачивал купюры тонкой трубочкой, чтобы запрятать в потайное место.

За фанерной загородкой, которыми стол был разделен на шесть частей, тихо зудел Нашмарка. Девушка с пухлыми губками вместо сочувствия лезла советовать — мол, надо лучше работать, поставить себя в коллективе. Лёнечка сообразил — сестра. И схожа на личико, и характер, видать, такой же гордый. Да некому поучить.

— Что про отца-то не спросишь? — тетка слегка отстранилась, снова пристально оглядывая жигана.

— Как здоровье папашино? — ляпнул Лёнечка, думая о своем — пронести бы деньги мимо охраны, не делить с Луковым и новыми положенцами. Времена нынче такие, что каждый за себя.

— Отец твой погиб геройски, при взятии Киева. Награжден орденом Красного Знамени. В школе нашей теперь уголок его памяти… Пионеры стоят в почетном карауле.

— Вот дело! Приеду — погляжу. Где вы живете-то теперь?

— Да всё там же, — настороженно отвечала женщина. — Инда не помнишь?

— Помню, отчего же, — жиган подмигнул сорочьим глазом. — Да только малость смутно.

Тетка замолчала. Он доел сыр, отер руки о тряпицу. Сало развернул — его не спрячешь, надо нести блатарям на общий стол.

— Ножика-то не будет у вас?

За перегородкой Нашмарка вдруг тонко, по-звериному завыл, зарыдал, колотясь головой о стол. Лёня перегнулся, цыкнул:

— Ша, падло, парафин!

Опущенный затих, глотая сопли.

Тетка глядела на жигана, распахнув глаза. Шепнула одними губами:

— Кто ты, парень?

Май прищурился.

— К чему такой вопрос?

— Наш Лёня мальчик был светлый, весноватый. А ты навроде татарина и волосом черный.

Жиган сгреб сало, пряники, сунул котомку за пазуху.

— Война меня обуглила, тетенька. До самых печенок сожгла.

Цирик Пестик выглянул из коптерки, объявил бакланам, что их два часа свиданки истекли. Лёня тоже поднялся.

— На передачке спасибо вам и за прочее беспокойство. Домой поезжайте, родичам кланяйтесь. Да язык-то за зубами держите, а то ведь я найду. И школу имени папаши моего, героя Красной армии, и адресок ваш у начальника спишу.

Женщина покачала головой.

— Бог с тобой, не пугай. Пуганая я.

— Значит, оба мы с вами, тетенька, люди опытные, должны друг дружку понимать.

Через КПП прошел благополучно, пронес и сало, и хрусты. В барак не поспешил, а завернул в секретный угол за кочегаркой, где при Порфирии случались толковища. Тут была щель между двумя кирпичными стенами. Если в нее протиснуться, открывалась ниша вроде колодца, с каменной лежанкой, на которую шло тепло от угольной печи. Тут прятал Лёнечка хороший ножик с наборной ручкой, выигранный в карты у покойного Камчи.

Май почистил щель ногой, отпихнул птичьи кости и перья — остатки кошачьего обеда, скользнул в нишу и прилег. Жевал сало с хлебом, думал о своем житье-бытье. Гадал, пойдет ли тетка доложить начальнику о происшествии, или хватит ей ума не поднимать лишнего шума.

Время шло к поверке, жиган уже собрался вылезти из своей щели, как заслышал неподалеку голоса. Сообразил, что новые хозяева барака — Фомич Хромой, Луков и Кила — завернули в потайное место почирикать на рыбьем языке. Затих, прислушался.