Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

В небе над городом сгущалась туча.

Гаков видел, как обнаженная старуха с иконой обходит горящее здание Дома культуры. Эта картина навечно врезалась в его сознание. Люди падали на колени, всхлипывали, никому не пришло в голову остановить обезумевшую женщину. Выкрикивая бессвязные слова, прачка ринулась к запертым дверям, толкнула плечом, и створка тут же поддалась. Люди молча ждали. Через несколько минут старуха появилась в окне верхнего этажа.

— В огонь идет!

— Господи, помилуй!..

Огонь над крышей вспыхнул сильнее.

Ветер прошел над головами и словно бросил в толпу пригоршню зерен. Алексей почувствовал, как крупная капля ударила по щеке. Дождь? Дождь!

Еще полминуты, и хлынул с неба потоком. Люди начали разбегаться, толкаясь, налетая друг на друга, не разбирая дороги. Накрыв головы одной телогрейкой, три женщины спешили спрятаться под крышу. Скинув ботинки, босиком шлепали по лужам молодые парни, студенты техникума. Многие бежали к дверям Дворца культуры. Откуда-то слышался смех.

Воронцов стоял посреди площади и смотрел, как дождь заливает дым над горящей крышей. Орфей, блуждающий средь сумрачных теней, он вдруг осознал, что присутствует при сотворении чуда, и от этого неожиданно остро ощутил себя живым, спасенным. Он вымок до нитки, но не чувствовал холода.

Над морем показался край солнца.

С той минуты, как брат-мертвец заглянул в душу Эльзе, явь сделалась обманной, а жизнь истинная переместилась в сновидение.

Это во сне черные собаки надрывались лаем, чужаки в милицейской форме обыскивали дом. Вот на столе — ключи, документы, молитвенник матери. Для чего-то здесь же офицерские ботинки Осе. Вещи из шкафа и сундука вытряхнуты на пол. Кружевной воротничок, в котором девочка встречала Первомай, затоптан грязными сапогами. За окном льет дождь. Сумерки, безвременье.

Ей чудится, что на весь мир упала мгла, время застыло, события стали обрывочны и непонятны. Так бывает только в сновидении. Окаменев от стыда, Эльзе в одной нижней сорочке сидит на стуле в незнакомой комнате — для чего, каким образом она попала сюда?

Женщина с грубым голосом и перекошенным набок лицом ощупывает швы ее одежды. Посторонние люди входят и выходят, хлопая дверью. Никто из них ей не знаком.

Допрос — тягучий, монотонный, будто засыпаешь и просыпаешься опять во сне. По-русски, по-эстонски ей задавали одни и те же вопросы — где находится бункер? Сколько бандитов в лесу? Какое оружие? Кто руководит отрядом?

Эльзе молчала. Иногда поднимала тяжелую голову и смотрела на чужаков глазами мертвого Осе. Тягостный сон!

Проснувшись, она вдруг оказывалась в лесу, на берегу ручья. Светило солнце, вода играла веселыми искрами. Ее окружали Эйнар, Вайдо, Вальтер и другие партизаны. Эльзе плела рубашки из кладбищенской крапивы. Знала, что, набросив рубашки, братья обратятся в диких лебедей и смогут улететь в дальние страны. Эту сказку девочка читала в школе.

Осе сидел с ней рядом и показывал, как лучше затягивать петли.

— Вяжи быстрее, Эльзе! Если ты не успеешь закончить работу в срок, чужаки найдут нас и убьют.

В тот же миг живая реальность обращалась в жуть сновидения. Ее брали за волосы, обливали водой.

Холеный, мордатый офицер кричал на Эльзе, бил ее резиновым жгутом по плечам, по голове — как будто черная змея жалила кожу. Он рвал ей косы, закручивая вокруг толстой руки. Ставил ее на колени, плевал ей в лицо и снова бил.

Эльзе молчала.

Она не слышала вопросов. Бандиты, бункер, рация, шпионы — слова летели мимо, не задевая сознания. Ей казалось, она уже умерла и бесы терзают ее в наказание за предательство, за отречение от правды и света. Она теряла сознание и снова просыпалась на берегу ручья, окруженная братьями.

— Торопись, сестрица! — умолял ее Осе. — Чужаки уже близко, нам не спастись!

Эльзе хватала крапиву, и всё ее тело обжигала боль.

Сколько длилась эта пытка? Несколько часов, может быть, дней? Эльзе не знала. Она не чувствовала голода, только всё время хотелось пить. Какая-то женщина поила ее из ковша. Вода отдавала железом. Девочка роняла голову на солому и торопилась заснуть — или проснуться?

— Пустите, пустите! Мне нужно вязать рубашки для братьев!..

Спать, спать, так хочется спать…

Наутро дверь открылась, ее позвали. Умыли, дали платье, телогрейку, обувь. Под конвоем по коридору, между железных дверей со смотровыми окошками. Вывели во двор, велели ждать.

Снова лаяли собаки, солдаты с автоматами садились в брезентовый кузов военной машины. Рядом переминалась сумасшедшая старуха с окровавленным ртом, в рваной телогрейке. Ее бормотанье мучило, досаждало.

О чем она всё шепчет? Эльзе прислушалась. Узнала имена и отшатнулась в страхе.

— Откуда ты знаешь моих братьев?

— Дура, не погань своим языком моих сыновей!

Обломанный круглый гребешок на затылке, отцовские сапоги. Нет, разве это может быть матушка? Что за колдовство обратило красивую гордую женщину в седую сгорбленную ведьму?! Что значат ее слова?

— Мама, это ты? — шепнула девочка.

— Sulgeda, kibuvits! Заткнись, мерзавка! — с клекотом в горле, будто коршун, кружащий над полем, крикнула мать.

Подскочил пожилой сердитый надзиратель с висячими усами.

— Не разговаривать! Разойтись!..

Глядя на мать, первый раз за всё это время Эльзе захотелось плакать. Но слез не было, лишь горький ком собрался в горле, мешая вздохнуть.

Подъехала машина, вышел крупный немолодой военный в фуражке с красным околышем, в накинутом поверх мундира кожаном плаще. С ним другой, лет тридцати, в черной униформе с орденскими планками. Начальник местной милиции Лозовой выбежал им навстречу, отрапортовал, отдал честь.

— Товарищ полковник, докладываю о готовности операции…

Говорили негромко, быстро, Эльзе разбирала лишь отдельные фразы: «вооруженные националистические бандформирования», «служили в немецкой добровольческой дивизии», «замечены в Лондоне», «под контролем иностранных спецслужб»…

С ними был и директор Комбината Гаков. Хмурил густые брови, смотрел в землю.