Джулио Леони - Данте. Преступление света

— Отпустите этого человека! — приказал поэт. — А вы, Фабио, возвращайтесь на постоялый двор и ни в коем случае не выходите оттуда. Пожертвуйте на строительство собора похищенные вами дорогостоящие инструменты и оставайтесь во Флоренции, пока я не скажу вам, что вы можете ее покинуть. Однако я хочу, чтобы вы сделали для меня еще одну вещь, — добавил Данте, поднимая Фабио, бросившегося лобызать его ноги.

Достав из сумки сложенный вдвое лист бумаги и кусочек угля, поэт разложил бумагу на грубом деревянном столе и протянул уголь математику.

— Надеюсь, вы можете пользоваться правой рукой. Соберитесь с силами и нарисуйте план сооружения, которое строили Риго и Брунетто.

Прищурив подбитые глаза, математик с трудом собрался с мыслями и начал дрожащей рукой рисовать на бумаге.

Постепенно перед глазами Данте возник большой восьмиугольник, окруженный по углам восемью маленькими восьмиугольниками.

помощью циркуля Данте начертил девятую окружность.

— Вот Главный круг, приводящий в движение все небесные сферы, — пробормотал он себе под нос. — Об этом писал сам Птолемей.

А дальше…

Поэт поднес поближе к глазам геометрически безупречный чертеж небес — творение великого Птолемея.

— А дальше… — вновь пробормотал Данте и прикусил нижнюю губу. Он чувствовал смятение в мыслях, словно его мозг затопила усталость прошедшего дня. Поэт потянулся и протер себе глаза, пытаясь побороть оцепенение.

Заскрипела дверь. Появился начальник стражи, опасливо обратившийся к сидевшему за письменным столом Данте.

— Вы меня звали?.. А это что? Опять ваше колдовство?! — воскликнул он, указывая пальцем на изображенные поэтом концентрические круги..

— Это punctum aequans, капитан. Геометрический центр всех орбит, — поморщившись, пояснил Данте. — Впрочем, небесная механика наверняка не входит в сферу ваших интересов… Мне нужна стража.

— А куда это вы собрались? — спросил капитан. — Уже поздняя ночь!

Данте покосился на темно-фиолетовое небо, на котором сверкала ослепительная Венера, и повернулся к капитану. Тот, не услышав ответа, съежился под ледяным взглядом поэта, втянув голову в плечи так, что она почти утонула в доспехах.

— Я должен это знать, чтобы распорядиться…

— Сегодня ночью мы проникнем в одну церковь, — отрезал поэт.

— В церковь?! — заволновался начальник стражи. — Церковь место святое. Я не имею права туда вторгаться! Да и вы — тоже! Чего это вам взбрело в голову?!

С трудом сдержав поток проклятий, Данте промолчал.

А ведь капитан прав! Вторжение в храм может повлечь за собой самые непредсказуемые последствия. Зачем давать священнослужителям повод ополчиться на городские власти?..

— Возможно, вы правы. Я подумаю над вашими словами.

Наверное, лучше сначала пойти туда одному. Тем более что «чудом» Антиохийской девы уже заинтересовалась инквизиция, которую наверняка интересует только ересь, предположительно сокрытая в нем!

Данте же волновало совсем другое…

Почему произведение убитого Бигарелли появилось во Флоренции именно в день его убийства? Есть ли какая-то связь между этими событиями?

А связь, конечно, должна существовать! Таких совпадений просто не бывает!

Положив в сумку свечу и огниво, Данте направился в монастырскую конюшню в поисках других инструментов, которые могли ему пригодиться.

Покопавшись в углах, он нашел два ломика, которыми кузнецы сдирали с копыт истоптанные подковы, сунул их в сумку и быстро пошел прочь.

Данте добрался до аббатства после того, как прозвонил колокол, запрещавший флорентийцам высовывать нос на улицу после захода солнца. Стемнело. На Флоренцию спустилась липкая ночная сырость. Оживленные днем улицы находились далеко от аббатства, и сейчас здесь не светилось ни одного огонька. Однако при свете полной луны Данте легко нашел дорогу.

Аббатство выходило фасадом на узкую улочку. С другой стороны шли глухие стены фруктовых садов. Позади аббатства возвышались мрачные глыбы домов рода Кавальканти. У них в окнах тоже не было света. Можно было подумать, что семейство Кавальканти вымерло после кончины главы рода и изгнания Гвидо.

Данте подошел к дверям аббатства и толкнул их. Толстые дубовые двери даже не пошевелились. Данте налег на них плечом. Они задрожали. Скорее всего, их запирал изнутри массивный железный засов. Этого следовало ожидать! Бесценную реликвию хранят за семью замками!

Стена аббатства была совершенно гладкой. До видневшихся высоко над землей узких окон — не добраться! Не долезть и до большого окна в форме розы над дверями. Внутрь здания смог бы сейчас проникнуть разве что только хитроумный Одиссей!

Поэт лихорадочно рылся в памяти, пытаясь вспомнить, что в таком случае делали другие герои, но в приходивших ему на ум книгах ничего об этом не говорилось.

Хорошо бы найти деревянные козлы! Или обнаружить тайную тропу, которая привела бы его в цитадель противника с тыла, как персов при Фермопилах или римлян при осаде Сиракуз. Наверняка же есть какая-то другая дверь, которой пользовались монахи, чтобы незаметно покидать аббатство и проникать в него!

Пройдя вдоль фасада, Данте углубился в совсем узкий переулочек справа. Там, примерно посередине стены, он действительно обнаружил маленькую дверцу в грубой арке из сероватого гранита. Возможно, когда-то это и был главный вход в аббатство, но затем тщеславие побудило монахов выстроить более помпезный фасад.

Дверца тоже была закрыта, но дерево уже изрядно прогнило. Данте подцепил ее косяк ломиком и поднажал. Деревянный засов жалобно затрещал, и дверца отворилась.

нутри церкви никого не было видно. Колонны отбрасывали на пол лабиринты теней в лившемся из окон лунном свете. Данте на цыпочках пошел в сторону апсиды, где на фоне каменных стен выделялся ящик с реликварием.

Поэт снял с ящика расшитое покрывало, но оказалось, что под ним ящик обмотан железной цепью.

Данте принялся было ломать ее замок, но внезапно опустил руки. Его охватила тревога. Перед его глазами вновь возникло невероятное чудо, свидетелем которого он стал в этом храме. Поэт понимал, что бросает вызов самому Господу Богу. Причем совершенно один. Сегодня ночью вокруг него не было многолюдной толпы.

Но отступать слишком поздно!

Желая любой ценой проникнуть в суть чуда Антиохийской девы, Данте принялся разгибать звенья железной цепи, оказавшиеся крепче, чем можно было подумать. Наконец одно звено лопнуло. Сняв с ящика цепь, поэт справился с последним приступом робости и решительным жестом открыл крышку.