Рубен Маркарьян - Ключевая фраза [litres]

Во время трапезы Успенский несколько раз пытался начать отвечать на вопрос Кони, но тот не давал ему такой возможности, говоря, что «вопросы вселенской важности подождут, а то остынет».

Когда подошло время десерта, а водочные рюмки сменились пузатыми коньячными бокалами, Кони сам повторил свой вопрос:

– Так вот, дорогой Петр Демьянович, это случайное совпадение, когда проблемы поражают окружение человека одновременно, так что он начинает думать о сглазе?

– Сглаз тоже может быть причиной проблем. Но мы говорим о разных вещах. Сглаз может стать причиной проблемы одного человека, но это как если бы случайный прохожий сорвал лист с дерева: самому дереву от этого ни холодно, ни жарко, да и соседним листьям тоже. А вот если тот же прохожий зацепил ствол дерева, например, подпилил его, то листьям, очевидно, грозит опасность. Всем и одновременно.

– Я вас не совсем понимаю, Петр Демьянович, – сказал Кони. – И мой коллега, судя по его выражению лица, тоже.

Артем пожал плечами Андреевского и пригубил коньяк. Вкус был знакомым, несмотря на разницу в столетиях.

«По качеству – классика жанра, – подумал Каховский. – Я пил пятидесятилетний французский коньяк в ХХI веке. Сейчас начало ХХ века. Никакой разницы. Или это как с чашкой и пастушкой? Прорисовка?»

– Конечно, я бы прочел вам по этому поводу целую лекцию, если бы это не было так скучно, – Успенский поерзал в кресле; видно было, что он готовится осуществить сказанное.

– Я кое-что читал из ваших публикаций, Петр Демьянович, – Кони улыбнулся. – Вы думаете, мы штудируем лишь сухие строки судебных уложений?

– Вы – точно нет, Анатолий Федорович. Иначе бы не пригласили меня на обед. Кстати, замечательный! – Успенский приложил руку к сердцу и чуть склонил голову в поклоне.

– Не стоит, – Кони расплылся в довольной улыбке. – Итак, Петр Демьянович, соблаговолите поведать ваше мнение кратко, как если бы вы рассуждали сами с собой. Мы додумаем, мы поймем, мы очень толковые.

Пока Успенский объяснял Кони свою теорию многомерности мира, мысли Артема переключились с божественной темы мироздания на нечто более приземленное. Артем просто разглядывал лицо Кони, сравнивая его по памяти с портретом на стене в университете. Борода у Анатолия Федоровича была седая и ухоженная, а вот усов, какие обычно принято носить вместе с бородой, – не было. Оттого Кони спокойно окунал губы в чашку с чаем, не боясь намочить усы, и не вытирал их в отличие от самого Артема, для которого пышные усы Андреевского были сущей пыткой. Сам Артем в свое время носил усы и бороду, но после одного оправдательного приговора сбрил, так как проспорил результат суда коллегам. Артем тогда был уверен в проигрыше дела не столько из-за понимания своего бессилия, сколько из-за удручающей статистики оправдательных приговоров в России ХХI века. В то же время коллеги Каховского настояли, что, если подзащитного оправдают, Артем сбреет растительность на лице, что он с удовольствием и сделал, так как все равно собирался.

– Сергей Аркадьевич! – прервал сравнительный анализ мужских лицевых аксессуаров гладко выбритый Успенский. – Давно хотел вас спросить, просто не решался… Вы отказались выступать обвинителем по делу Засулич. Это ведь не простое решение… конец государевой карьере. Вы меня давече спрашивали, как можно было принять решение убить супруга, когда дама даже изменить ему долго не решалась. А как вы решились пойти против власти? Вы ведь стремились к ней, раз пошли в прокуроры?

Артем из учебного курса университета помнил, что Андреевский отказался обвинять Веру Засулич в суде присяжных, и дело закончилось оправдательным вердиктом. В 1878 году Засулич пришла на прием к петербургскому градоначальнику Трепову и выстрелила в него из револьвера. Так как Трепов оказался ранен, а не убит, то Засулич грозило до двадцати лет тюрьмы. Обвинение вместо отказавшегося Андреевского поддерживал прокурор Кессель. А вот председателем суда в этом процессе был как раз Анатолий Кони, который при вопросе Успенского о деле Засулич громко крякнул прямо в чашку с чаем, слегка его расплескав.

Успенский повернул голову в сторону Кони и ехидно спросил:

– Или на ваше решение повлияла позиция Анатолия Федоровича, как и на позицию присяжных? Я читал, Анатолий Федорович, после этого процесса за вами – и, видимо, по заслугам – закрепилась слава бескомпромиссного судьи.

Кони посмотрел на Артема, как бы вопрошая, будет ли тот отвечать, но по выражению глаз Каховского-Андреевского стало понятно, что ответа придется ждать долго.

– Я вам расскажу, Петр Демьянович, как было дело, – сказал Кони. – Я эту историю знаю лично. Сергей Аркадьевич всегда уходит от ответа на этот вопрос. А зря.

Каховский благодарно кивнул.

Кони продолжил:

– Как-то утром, когда Сергей Аркадьевич, совершенно безмятежный, пришел на службу, его позвал товарищ прокурора Жуковский и, не то посмеиваясь, не то сострадая, сказал: «Знаешь? Тебя ждет Лопухин (прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты. – Прим. автора). Он тебя решительно избрал обвинителем Веры Засулич. Ради приличия он предложил эту обязанность и мне, как исправляющему должность прокурора, но он мечтает именно о тебе». Конечно, Жуковский лукавил, он просто отказался от предложения стать обвинителем по личным мотивам, он посчитал, что участие в деле повредит его брату-эмигранту. Но Сергей Аркадьевич поверил, что ему и только ему решили доверить карающий меч обвинения. Бесконечно взволнованный, как он мне сам потом рассказал, он пошел к Лопухину.

Тот встретил, как водится в таких случаях, с распростертыми объятиями и сказал: «Когда я настаивал на передаче дела Засулич в суд присяжных, я имел в виду именно вас. Я часто слушал ваши речи и увлекался. Вы один сумеете своею искренностью спасти обвинение». Вместо того, чтобы броситься в объятия министра и разрыдаться благодарными слезами от оказанного доверия, Сергей Аркадьевич ответил так: «Ваше обращение ко мне – величайшее недоразумение! Конечно, Вера Засулич совершила преступление, и если бы вы, как мой начальник, предписали мне обвинять ее, то я не имел бы права ослушаться. Поэтому я прежде всего желал бы знать, беседуем ли мы с вами формально или по-человечески?»

И что, вы думаете, ответил Лопухин? Он не отдал приказание, а зачем-то решил поговорить с Сергеем Аркадьевичем по-родственному.

На что и получил вполне ожидаемый и, я бы сказал, наглый ответ: «Обвинять Веру Засулич я ни в коем случае не стану, и прежде всего потому, что кто бы ни обвинял ее, присяжные ее оправдают. Потому что Трепов совершил возмутительное превышение власти. Он выпорол “политического” Боголюбова во дворе тюрьмы и заставил всех арестантов из своих окон смотреть на эту порку… И все мы, представители юстиции, прекрасно знаем, что Трепову за это ничего не будет. Поймут это и присяжные. Так вот, они и подумают каждый про себя: “Значит, при нынешних порядках и нас можно пороть безнаказанно, если кому вздумается? Нет! Молодец Вера Засулич! Спасибо ей!” И они ее всегда оправдают. Никакая обвинительная речь тут не поможет».