Борис Сударушкин - Секрет опричника; Преступление в слободе

Чем больше я разговаривал с ней, тем больше она нравилась мне – приятно видеть, когда старость делает человека более терпимым и мудрым, наполняет сердце не желчью, а добротой.

На первой странице небольшого альбома в бархатном переплете, который принесла Нина Сергеевна, была фотография, сделанная в день ее свадьбы. Мое предположение полностью оправдалось – сын Теминых был точной копией отца: те же невыразительные маленькие глаза под едва заметными бровями, тот же безвольный, мясистый рот с печально опущенными кончиками губ. Нина Сергеевна выглядела рядом с ним, как пышущая здоровьем медсестра рядом с безнадежно больным.

Слова Нины Сергеевны подтвердили мое впечатление:

– Здоровье у Игната Прохоровича было слабое, а тут война… У меня сердце чувствовало, что больше не увижу его, когда на фронт провожала… А эту фотографию он мне из армии прислал, – перевернула Нина Сергеевна страницу альбома.

В пилотке, которая была ему явно велика, с оттопыривающимися ушами и застывшим выражением скорби на заострившемся лице, Темин выглядел жалко и будто бы еще моложе, чем на свадебной фотографии.

Я поинтересовался, как Нина Сергеевна познакомилась со своим будущим мужем.

– А я тоже родом из Листвянска. Крашиловы наша фамилия. Жили по соседству, так что знали друг друга с детства. Правда, мои родители, царство им небесное, были против нашей свадьбы.

– Почему?

Нина Сергеевна замялась, затеребила в руках платок:

– После самоубийства Пелагеи Петровны о семье Теминых в Листвянске ходили разные нехорошие слухи. А на всякий роток не накинешь платок. Мои родители были строгих правил, вот и воспротивились. Короче, злые люди увязали гибель Пелагеи Петровны и Прохора Семеновича с золотом, которое он нашел в тайге. Но я пошла наперекор родительской воле, и не жалею. Хоть и недолго мы жили с Игнатом Прохоровичем, но душа в душу.

Мне не терпелось узнать, в чем же конкретно обвиняла людская молва Теминых, но я так и не задал этого вопроса, испугавшись, что он насторожит Нину Сергеевну и разрушит ту атмосферу доверительности, которая установилась между нами. Одно было ясно: подлинная история Теминского золота выглядела не так гладко, как пыталась представить ее Нина Сергеевна.

На той же странице альбома, где находилась фронтовая фотография Игната Темина, была фотография его брата Ивана, снятого на фоне нарисованной на холсте беседки на берегу моря. Несомненно, братья были похожи друг на друга, но уверенный взгляд и тяжелые, плотно сжатые губы Ивана свидетельствовали о характере сильном, неуживчивом. Вероятно, подумал я, таким был в молодости и Прохор Темин, фотографий которого, как объяснила мне Нина Сергеевна, в семье не сохранилось.

Я спросил, остался ли кто в живых из семьи Ивана Темина.

– Его жена, Галина Николаевна, вместе с замужней дочерью живет за Волгой, в Тверицах. Сначала я поддерживала с ней связь, чем могла помогала, но потом она почему-то начала меня сторониться. Ну, я и не стала навязываться, насильно мил не будешь. Странная она какая-то. Всю жизнь нуждалась – и вдруг, непонятно на какие деньги, дом купила…

На всякий случай я попросил адрес жены и дочери Ивана Темина, пропавшего без вести на фронте, хотя характеристика, которую Нина Сергеевна дала его вдове, мало располагала к желанию встретиться с ней.

Основное место в альбоме занимали фотографии единственного сына Нины Сергеевны: от грудного возраста до портрета на Доску почета. Если во всем остальном Нина Сергеевна показалась мне вполне здравомыслящей женщиной, то ее отношение к сыну было преувеличенно восторженное. К своему солидному, полувековому возрасту он остался холостым, но это, как я понял, мало расстраивало Нину Сергеевну. У меня даже сложилось впечатление, что она безмерно рада этому обстоятельству, которое позволяло ей любить сына безраздельно.

Далее в альбоме шли фотографии многочисленных знакомых Нины Сергеевны и ее собственные, сделанные в основном в домах отдыха и на курортах.

– А это мой брат, который и сейчас живет в Листвянске, – показала она на последней странице фотографию мрачного вида мужчины с черными усами. – Из семьи Крашиловых он мой самый близкий, оставшийся в живых родственник, но мы с ним даже не переписываемся. Представляете – он до сих пор не может простить мне то, что я вышла замуж за Игната Прохоровича…

У меня не было теперь сомнений, что именно этот человек написал из Листвянска письмо, оказавшееся затем в отделе Марка. Но только ли старая вражда к семье Теминых, вызванная какими-то слухами, заставила его написать это злое письмо? Ведь прошло столько лет! Не было ли другой, более серьезной причины, о которой Нина Сергеевна не знала или умышленно умалчивала ее?

Впрочем, подумал я, вряд ли эта женщина стала бы лукавить в разговоре со мной – скорее она страдала излишней словоохотливостью, чем скрытностью: пришел абсолютно незнакомый ей человек, а она раскрывает ему всю подноготную своей семьи, словно священнику на исповеди.

Однако какое-то смутное чувство неудовлетворенности от разговора с ней у меня все-таки осталось, словно я не узнал самого главного в истории семьи Теминых. Именно это чувство и заставило меня обратиться к Нине Сергеевне с просьбой на время дать мне фронтовую фотографию ее мужа.

– У меня есть знакомый – замечательный фотограф. Он переснимет эту фотокарточку, и я возвращу ее вам, в придачу подарю хорошую, увеличенную фотокопию.

– А вы ее не потеряете? – с испугом спросила Нина Сергеевна. – У меня ведь такой другой больше нет.

Я заверил Нину Сергеевну, что этого не случится, и мы расстались, чтобы встретиться через две недели, когда она вернется из пансионата домой.

Только на обратной дороге я подумал, что фотография Игната Темина мне, собственно, не нужна – вряд ли она поможет прояснить историю Теминского золота. Но слово, данное Нине Сергеевне, надо было сдержать. Поэтому, проехав свою остановку, я сошел с автобуса на конечной остановке, возле Спасского монастыря.

Шофер затеял проверку билетов и пропускал пассажиров только через переднюю дверь, а к задней выстроилась очередь новых пассажиров. И тут, среди них, сквозь автобусное окно, я увидел сына Нины Сергеевны – Алексея Темина. Его вид поразил меня: весь какой-то помятый, на сером лице синие подглазины, движения резкие, нервозные. То и дело он нетерпеливо посматривал на ручные часы, видимо, досадуя, что отправление автобуса задерживается.

Я хотел было подойти к нему, но, пока раздумывал, он занял место в автобусе, так и не заметив меня.

Дождавшись, когда автобус отъехал от остановки, я пешком направился к знакомому фотографу, жившему неподалеку. Встреча с Теминым не выходила у меня из головы. Я перебирал в памяти все подробности нашего разговора с ним и не мог найти ничего такого, что заставило бы его изменить свои планы и вместо служебной командировки отправиться к матери, ехать к которой еще вчера он не собирался. В том, что целью его поездки была встреча с матерью, у меня не оставалось сомнений.