Никита Филатов - Адвокат революции

Террористка Дора Бриллиант, остановившаяся в гостинице «Славянский базар» на Никольской, еще днем приготовила бомбы — одна из них предназначалась Каляеву, известному членам Боевой организации под конспиративными кличками Поэт и Янек. Было неясно, в котором часу великий князь поедет в театр, поэтому решили ждать его от начала спектакля, то есть приблизительно с восьми часов пополудни.

В семь часов на Никольскую пришел Борис Савинков, встретился с Дорой и забрал у нее обе бомбы. В условленном месте Иван Каляев забрал у Савинкова свою бомбу и занял позицию на Воскресенской площади, возле здания московской городской Думы. От Никольских ворот Кремля великому князю было только два пути в Большой театр, на одном из которых дежурил Каляев, а на другом, в проезде Александровского сада, — боевик Куликовский. Оба метателя были одеты крестьянами — в поддевках, картузах и высоких сапогах; бомбы их были завернуты в ситцевые платки. Стоял сильный мороз, подымалась февральская вьюга, однако Иван терпеливо ждал на пустынной и темной площади. В начале девятого часа от Никольских ворот показалась карета великого князя — Каляев тотчас же отличил ее по ярким белым огням фонарей. Карета свернула на Воскресенскую площадь, и в темноте боевику показалось, что он узнает кучера Рудинкина, всегда возившего именно великого князя. Тогда, не колеблясь, он бросился наперерез и уже поднял руку, чтобы метнуть смертельный снаряд… в карете, кроме великого князя Сергея, он неожиданно увидал великую княгиню и детей великого князя Павла — Марию и Дмитрия. Террорист опустил бомбу и отошел.

Карета остановилась напротив подъезда Большого театра. Иван Каляев поспешил сообщить о случившемся Савинкову:

— Я думаю, что поступил правильно, — разве можно убить детей?

От волнения ему было тяжело говорить. Каляев понимал, как много по собственному усмотрению поставил на карту, пропустив такой исключительный для убийства случай — он ведь рискнул не только собой, он рискнул всей организацией. Его могли арестовать с бомбой в руках у кареты, и тогда покушение пришлось бы надолго отложить…

Было все-таки решено дожидаться конца театрального представления. Террористы надеялись, что, быть может, великой княгине подадут ее собственную карету, и великий князь уедет один. Однако расчеты эти не оправдались. Иван Каляев вернулся к Савинкову и передал ему обратно свою бомбу. Узнав о случившемся, Дора Бриллиант произнесла только:

— Поэт поступил так, как должен был поступить…

Как бы то ни было, спустя два дня на территории Кремля член Боевой организации эсер Иван Каляев все-таки исполнил партийное поручение. Как и в прошлый раз, получив на Ильинке взрывное устройство, он через Красную площадь направился к часовне Иверской Божией Матери. Оттуда медленно двинулся к Никольским воротам, вошел в Кремль, заметил едущую ему навстречу от великокняжеского дворца карету. У здания судебных присутствий роковая встреча все-таки произошла.

В этот раз великий князь ехал один…

Иван бросил бомбу с расстояния четырех шагов, не более, с разбега, в упор. Он был объят вихрем раскаленного воздуха, видел, как разрывалась карета, — поддевка его была истыкана щепками, висели клочья материи, вся она обгорела. С лица бомбиста обильно лилась кровь, и Каляев отчетливо осознал, что ему не уйти, хотя и прошло несколько долгих мгновений, когда никого не было вокруг…

Когда полицейские вытащили террориста из набежавшей толпы, он все еще размахивал руками и кричал: «Свободу! Всем свободу!». Останки великого князя собрали на чью-то шинель, несколько офицеров подняли эту шинель и понесли ее во дворец. Площадь оцепили, удаляя народ. Одна из женщин, покидая ужасное место, увидела вдали, за оцеплением, что-то красное — это оказался оторванный мизинец…

Судили Каляева той же весной.

Владимир Анатольевич на всю жизнь сохранил в памяти первый день процесса, проходившего в особом присутствии Правительствующего сената:

— Подсудимый Иван Каляев, вы получили обвинительный акт?

— Прежде всего фактическая поправка: я не подсудимый перед вами, я ваш пленник. Мы — две воюющие стороны. Вы — представители императорского правительства, наемные слуги капитала и насилия. Я — один из народных мстителей, социалист и революционер. Нас разделяют горы трупов, сотни тысяч разбитых человеческих существований и целое море крови и слез, разлившееся по всей стране потоками ужаса и возмущения. Вы объявили войну народу, мы приняли вызов… Суд, который меня судит, не может считаться действительным, ибо судьи являются представителями того правительства, против которого борется партия социалистов-революционеров!

— Подсудимый, я запрещаю вам продолжать! Секретарь, огласите список свидетелей…

Адвокаты заявили ходатайство о предоставлении десятиминутного перерыва для совещания с подзащитным.

Председательствующий ответил отказом и велел увести подсудимого. Защитник Жданов немедленно заявил, что в таком случае он считает свое нахождение в зале бесцельным — и удалился вслед за Каляевым. Так же поступил и второй защитник, Михаил Львович Мандельштам…

После чтения обвинительного акта подсудимому задан был вопрос, признает ли он себя виновным.

— Признавая, что убийство Сергея Александровича совершено мною, виновным себя не признаю по мотивам нравственного содержания, — ответил Каляев. — В деле этом личность моя не играет никакой роли, не имеет никакого значения. Я исполнил свой долг и думаю, что и впредь бы исполнял его.

Государственный обвинитель был умен, образован и убедителен.

В своей речи он сделал акцент на нравственной стороне дела, заключавшейся в том, что руководители партии социалистов-революционеров, отличаясь самомнением и отсутствием каких-либо моральных критериев, легко жертвуют жизнями таких вот «каляевых», стремясь к разрушению государственности. Все цивилизованные страны борются против подобных преступников, на Женевском конгрессе даже удалось договориться об их международной выдаче…

— Нет сомнения, что правительство само толкает людей на террор, ибо своим деспотизмом и жестокостью разжигает в стране всеобщее недовольство! — возразил обвинителю Мандельштам.

— В этом тяжелом процессе совершенно неинтересна фактическая сторона деяния, — согласился с коллегой присяжный поверенный Жданов. — Слишком она очевидна. Я обращаюсь лишь к выяснению нравственной стороны события, его мотивов, ибо для многих они остаются темной загадкой и, да простит мне Каляев, вверивший нам, защитникам, честь свою и судьбу, если не хватит у меня ни душевных сил, ни слов, чтобы остаться на высоте своей задачи. В тяжелые минуты пришлось вам, господа сенаторы и сословные представители, разбираться в этом тяжелом деле. Безмерный административный гнет, полное экономическое разорение, полное банкротство военной системы, этого единственного оправдания современного политического строя, привели в брожение всю Россию. Волнуются все окраины, сотнями гибнут рабочие на улицах столицы, в дыме пожаров помещичьих усадеб ищет разрешения гнетущих вопросов крестьянин, и безумно страдает, мучась и умирая за всех, наша интеллигенция. Столкнулись две великие силы: старый, веками утвержденный строй, и новая, так страстно стремящаяся к свободе Россия. Теряется надежда на мирный исход этой борьбы, и все ближе надвигается чудовищный призрак гражданской войны. И в летописях этой борьбы Боевая организация социалистов-революционеров пишет страницу самую яркую, самую ужасную, ибо пишет ее кровью своей и кровью тех, кого считает врагом народа. Видя в народных массах, в их воле единственных вершителей судьбы страны, они не дожидаются их движения и с безоглядной смелостью бросаются в борьбу с громадной правительственной организацией. Избрав политическое убийство как средство, револьвер и бомбу как оружие, они путем террора пытаются ускорить политическое освобождение России. Это не убийство из-за угла. Изменились условия жизни — изменились и способы борьбы. Они видят невозможность, при современном оружии, народным массам с вилами и дрекольями, этим исконным народным оружием, разрушать современные Бастилии. После девятого января они уже знают, к чему это приводит; пулеметам и скорострельным ружьям они противопоставили револьверы и бомбы, эти баррикады двадцатого века. Они — беспощадные враги современного строя, но они не ищут пощады и себе. На смертный приговор они смотрят как на смерть за свои убеждения с оружием в руках. Они не щадят чужой жизни, но с дикой роскошью расточают и свою. Они губят, но гибнут и сами. Погибнет и он. Но и вы отнеситесь к нему не как к преступнику, но как к врагу после сражения. И, свершая свой суд, помните, что в грядущие дни, кровавая заря которых уже виднеется на небосклоне, на чаше весов, коими будет мериться все прошлое, не последнее место займет и ваш приговор. Не отягчайте этой чаши. Крови в ней без того достаточно…