Никита Филатов - Адвокат революции

Спустя час с небольшим Владимир Анатольевич уже высаживался на острове. Небольшая пристань, как две капли воды похожая на ту, с которой он только что покинул невский берег, встретила его почти у самой стены тюремного замка. В сопровождении местного стражника присяжный поверенный проследовал к прямоугольной Государевой башне, которая, как оказалось, имела определенную особенность. В отличие от большинства средневековых замков, куда можно попасть с перекидного моста напрямик, проход внутрь этой башни был развернут под углом в девяносто градусов — чтобы штурмующие не имели возможности пользоваться тараном.

…Так называемая Новая тюрьма на острове представляла собой двухэтажное здание, в котором оборудовали сорок одиночных камер. В качестве образца был взят проект американских мест заключения — коридор проходил сквозь оба этажа, а вдоль верхних камер по периметру тянулись галереи для круглосуточного надзора. Однако мест для узников здесь периодически не хватало, и часть из них стали размещать в переоборудованных помещениях гарнизонной казармы, которые именовались «нумерами». При этом камеры старинного «секретного дома», ставшего теперь Старой тюрьмой, использовались как карцер — и сюда же переводили из Новой тюрьмы заключенных, лишившихся рассудка. Здесь также проводили свои последние дни особо опасные государственные преступники, приговоренные к смертной казни.

— Портфельчик не изволите открыть?

— Да, конечно. Пожалуйста.

Защита обвиняемых по уголовным делам никогда не считалась в Российской империи занятием прибыльным или престижным. Взять хотя бы необходимые посещения арестантов: за последние годы присяжный поверенный Жданов столько раз побывал с этой целью в «казенных домах», что суровые правила, заведенные здесь, уже начали для него превращаться в привычку и почти не вызывали более внутреннего протеста против нарушения личных прав.

— Ничего недозволенного?

— Вот, пожалуйста, немецкое перо, чернила, бумаги по делу…

— Это что? — тюремный служащий наметанным взглядом выделил из содержимого адвокатского портфеля небольшой плотный сверток.

— Это курительный табак, совсем немного… конфеты… он любит, знаете ли…

— Не положено.

— Но, быть может, в порядке исключения… — Ни малейшей надежды на то, что из уговоров получится толк, у Владимира Анатольевича не было.

— Не положено! — повторил неумолимый сотрудник тюремного ведомства, однако вслед за этим указал на подоконник:

— Оставьте здесь. Я доложу по команде. Чем черт не шутит, могут потом разрешить…

— Спасибо. Я готов. — Сердясь на самого себя и одновременно испытывая какое-то неясное смущение, Владимир Анатольевич щелкнул замками портфеля.

— Тогда пойдемте, милостивый государь. — тюремщик встал и отстегнул от пояса тяжелую звонкую связку ключей. — Нет, не туда — вот в эту дверь, по лестнице. Да подождите вы, сейчас открою!

…Одиночная камера, в которой содержался приговоренный к повешению за террор социалист-революционер Каляев, имела одну сажень [5] Приблизительно три шага. в ширину и две сажени в длину. На удивление чистые белые стены с темной широкой полосой внизу подпирали белый же потолок. На значительной высоте находилось окно, замазанное темной краской и зарешеченное изнутри дюймовыми железными полосами. Возле окна стоял зеленый столик крохотных размеров с принадлежностями для письма, при нем того же цвета табурет и стул. У стены — обыкновенная деревянная лежанка с тощим матрацем, покрытым серым больничным одеялом, а в углу, возле двери, — классическая параша. Солнце, кажется, никогда не заглядывало сюда, и все в камере было насквозь и навечно пропитано сыростью.

— Приветствую, иван!

— Владимир! Здравствуй, друг мой дорогой, здравствуй, здравствуй…

Едва успела захлопнуться за тюремщиком кованая корабельным железом дверь, особо опасный государственный преступник и его адвокат заключили друг друга в объятия — после чего трижды, по обычаю, расцеловались. Ни для кого, включая следователя и агентов охранного отделения, не являлось секретом, что присяжный поверенный Жданов хорошо знал своего подзащитного еще по Вологодской ссылке, куда тот приезжал из Ярославля в гости к Борису Савинкову.

— Как добрался? Как чувствуешь себя? Как здоровье?

Владимир Анатольевич даже не сразу нашел, что ответить:

— Да все благополучно — вот, доехал…

Иван Каляев, двадцати восьми лет от роду, за время пребывания в тюрьме практически не изменился — такой же худой и бледный, как и на воле, с немного оттопыренными ушами и с пронзительным взглядом больших, чуть навыкате, глаз.

— Веришь ли? Я действительно нахожусь на волне радости, что задуманное совершил, и жду смерти без унизительного страха. На днях меня повесят. И по ночам я сплю, а ты сам знаешь, что спокойный сон возможен только при исполнении желания — человек перестает спать, когда нет ответа и когда он бессилен что-то изменить. Может быть, сейчас я самый счастливый человек на свете…

Следовало бы признать, что Боевая организация социалистов-революционеров очень тщательно выбирала объекты для своих террористических актов. В первую очередь устранялись прагматики и профессионалы, способные своими действиями если и не спасти правящий режим, то отсрочить на долгие годы падение самодержавия. По этой причине эсерами были убиты министры Боголепов, Сипягин, Плеве, за которыми в начале 1905 года в мир иной должен был последовать генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович.

Боевики нового поколения считались в революционной среде прямыми продолжателями дела народовольцев. Они даже заимствовали у них формы и методы исполнения терактов — хотя за четверть века технологии убийства стали значительно совершеннее. Появились и пулеметы, которые вполне можно было установить на безопасном расстоянии, и разрывные гранаты армейского образца, однако эсеры оставили прежний, самый рискованный способ ручного метания самодельных бомб.

Сознательно избранный ими, этот способ практически не оставлял шансов выжить самому метальщику и превращал террористический акт в нечто вроде жертвоприношения, искупления собственной смертью греха человекоубийства.

«Убивший да убьет себя!» — провозглашала новая заповедь боевиков.

Второго февраля 1905 года в Большом театре должен был состояться спектакль в пользу склада Красного Креста, находившегося под покровительством великой княгини Елизаветы Федоровны. Великий князь не мог не посетить театра в этот вечер, на который и было назначено приведение в исполнение приговора, который вынесла Сергею Александровичу партия социалистов-революционеров.