Никита Филатов - Адвокат революции

Полный текст выступления Жданова рукописными копиями распространялся в революционной среде и в кругах политической эмиграции — что, конечно же, принесло молодому московскому адвокату известность и составило ему репутацию непримиримого судебного оратора.

…В последнем слове подсудимый заявил, что признает единственный суд — суд истории. Он верит, что деятельность партии увенчается успехом, видит грядущую свободу России и гордо умирает за нее…

Как и следовало ожидать, террориста Ивана Платоновича Каляева приговорили к смертной казни через повешение.

— Я счастлив вашим приговором, — подчеркнул Каляев, — и надеюсь, что вы исполните его надо мною так же открыто и всенародно, как я исполнил приговор партии. Учитесь мужественно смотреть в глаза надвигающейся революции!

И вот теперь обитатель единственной в крепости камеры смертников по-приятельски предлагал посетителю табурет:

— Ты присаживайся, присаживайся… вот сюда! А я — здесь, на постели…

— Иван, знаешь, я пытался тебе пронести, передать кое-что, но они…

— Да пустое все это, Владимир! — отмахнулся Каляев. — Обойдусь. Тем более, ведь не так уж и много осталось.

— Ты имеешь в виду…

— Конечно же, именно это я и имею в виду! Неужели же что-то еще? Как раз именно это… — Осужденный вскочил с кровати, на которую перед тем только-только присел, и рукой описал вокруг собственной шеи невидимую петлю. — Я же ведь отказался просить, ты знаешь!

— Да, но, может быть, Иван…

Собственно, присяжному поверенному Жданову было позволено навестить своего подзащитного только с тем непременным условием, что он попытается склонить смертника к написанию на высочайшее имя прошения о помиловании. Поговаривали, что государь император Николай II, узнав, что кассационная жалоба отклонена, дал секретное указание директору Департамента полиции всеми способами добиться покаянного письма. И что тот командировал нынешнего главного военного прокурора, с которым террорист был знаком по Московскому университету, в Шлиссельбургскую крепость — без какого-либо, впрочем, успеха.

— Оставь, Владимир! Они уже много кого подсылали ко мне с этим, вон третьего дня даже тюремный поп заходил. Между прочим, на удивление развитый и порядочный человек. Представляешь? Мы с ним очень славно поговорили, он пообещал еще зайти… перед самым концом.

— Значит, решение твое окончательное?

— Я хочу и должен умереть, моя смерть будет еще полезнее для дела, чем гибель Сергея Александровича. — Иван с улыбкой посмотрел на своего судебного защитника. — Знаешь, друг мой, если я уж перед великой княгиней устоял…

В официальных газетах о встрече вдовы великого князя с убийцей ее мужа писали по-разному — в основном, со слов самой Елизаветы Федоровны. Насколько было известно Жданову, они действительно виделись в тюрьме, седьмого февраля, спустя несколько дней после кровавого террористического акта.

— Мы смотрели друг на друга, не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых, — рассказывал потом иван Каляев об этой встрече своим адвокатам. — Я — случайно, она — по воле организации, по моей воле… Она принесла мне евангелие. Я сказал, что готов читать его, если она прочтет записки о моей жизни. Чтобы она поняла, почему я убил ее мужа. Она отказалась смотреть то, что я написал. И пообещала молиться за мою душу. Я тогда поинтересовался, почему со мной говорят только после того, как я совершил убийство? Ведь если бы даже теперь я пришел к великому князю и указал ему на все его действия, вредные народу, ведь меня бы посадили в сумасшедший дом или, что вернее, бросили бы в тюрьму, как бросают тысячи людей, страдающих за свои убеждения… А так она сама пришла ко мне — и она была бессильна в ничтожестве своего развенчанного величия перед лицом карающего рока! Впервые член императорской фамилии склонил перед народным мстителем свою голову, отягченную преступлениями династии…

Даже сейчас, после вынесения смертного приговора, террорист не изменил своим взглядам:

— Ты же понимаешь, Владимир, что царскому правительству мало убить меня, ему нужно скомпрометировать все наше дело. Показать, что революционер, отнявший жизнь у другого человека, сам боится смерти и готов любой ценой купить себе жизнь и смягчение наказания.

— Но ведь мы с тобой подавали кассационную жалобу…

— Как известно, это делалось исключительно с той целью, чтобы еще раз предоставить трибуну для пропаганды революционных идей. Необходимо быть честными перед самими собой — никто, даже твой милейший коллега и тезка Беренштам, не надеялся на то, что приговор будет изменен.

— Владимир Вильямович, кстати, велел тебе кланяться, — заторопился переменить тему Жданов, услышав в голосе собеседника нарастающее раздражение.

— И ты ему передавай поклон, взаимно…

Присяжный поверенный Владимир Вильямович Беренштам, которого партия подключила к защите Ивана Каляева на стадии рассмотрения дела в кассации, пришелся террористу по душе почти сразу же, на первом свидании. За короткое время знакомства адвокат и его подзащитный не только сошлись в политических взглядах, но даже, насколько это было возможно при сложившихся обстоятельствах, подружились.

— Чем он сейчас занимается?

— Ведет защиту Николая Баумана.

— Не знаю такого, — пожал плечами осужденный.

— Насколько я слышал, его арестовали за подготовку рабочих волнений в Москве.

— Вероятно, социал-демократ? — снисходительно улыбнулся Каляев, герой народного террора и член Боевой организации партии социалистов-революционеров.

— Да, кажется.

— Владимир, друг мой, если говорить по совести, то я не считаю и никогда не считал господина Ульянова вместе с его окружением людьми настоящего дела. Одними газетами, умными книжками по политической экономии и прокламациями самодержавие не разрушить. — Иван Каляев застыл на мгновение, будто что-то припомнив. — Ну ладно, пустое. Оставим это. Скажи лучше, как там наш литератор, как Ремизов? Пишет ли что-нибудь новое?

— О, представь себе, Алексей входит в моду! Среди читательской публики его причисляют даже к восходящим светилам — не то символизма, не то модернизма.

— Я читал один его рассказ — что-то, кажется, про золотоискателя без золота и про какую-то затравленную девочку. Признаться, мне не особо понравилось. Но только ты ему не говори, нельзя писателя ни в коем случае обидеть…