Далия Трускиновская - Персидский джид

– Покойный Бахтияр что-то под землей разведал и пытался нам передать. Почему он Башмакова поминал, теперь уж окончательно ясно – узнал, что в Разбойном приказе нечисто. А эти три слова – «мышь», «ядра» и «коло» – приметы, не иначе. «Мышь» – это, может, Беклемишевская башня. А «ядра» и «коло» – сдается, те пушечные ядра, что мы с тобой видели, и колодец.

– Точно! Колодец! Я сам через колодец лазил и попал в каменную горницу, где ядра на полу разбросаны! – оживился Стенька.

– А как ты туда вылез? – сразу спросила Настасья.

– Да через тот лаз, что в погребе у боярина Троекурова!

Данила и Богдаш переглянулись – никчемный ярыжка, оказывается, кое-что ценное разведал.

– Ну-ка, расскажи толком, как ты ту горницу отыскал и что в ней видел! – потребовала Настасья, подходя к Стеньке поближе. – И один ли ты там был? И для чего туда полез?

– Погоди, кума! – Данила даже дернул ее за длинный рукав, откинутый назад.

По обычаю московских посадских девок и женок, она летом продевала руки в отверстия у пройм однорядки, а рукава связывала сзади узлом.

– Чего тебе?

– Ярыжка и потом тебе все расскажет! Нужно Бородавку допросить – для чего княжичу под землей околачиваться? Кого он там прячет?

– Кого прячет? – переспросила озадаченная Настасья.

– Может статься, он там человека прячет, и не одного. А то, глядишь, там и беглая боярыня Троекурова сыщется!

– Сдается, живая она уж не сыщется. Всему свой срок, куманек, пусть сперва Степа расскажет, как под землей оказался, – и Настасья так улыбнулась Стеньке, что тот почувствовал себя орлом!

– Погоди, может статься, ярыжка нас сейчас надоумит, о чем Бородавку спрашивать, – сказал Даниле Богдаш.

Настасья обернулась к Желваку, еще держа на устах улыбку. И Данила вдруг понял, да ей только того и нужно, чтобы вокруг – статные молодцы, и каждый за жемчужный проблеск ее зубов душу сатане продаст! Тут-то ей и раздолье! Ведь в ватаге – либо парнишки, вроде Филатки, либо взрослые мужики, вроде Третьяка, а молодца, вроде покойного Юрашки Белого, и нет. Да ведь и Юрашка с ней толком не сладил – лишь за миг до смерти получил от нее согласие венчаться…

Но что, коли она и впрямь почуяла подходящего молодца в Богдашке? Как будто и не глядит на него, а лицо… как если бы озорство затеяла и сама заранее ему радуется…

А Богдаш молчит. Происходит что-то странное – сдается, они уже без слов друг дружку понимают!

Данила измаялся, пытаясь разобраться, пока Стенька радостно повествовал о своих с Мироном подземных шатаниях. И домаялся – Афонька Бородавка, выждав подходящий миг, рванул с лавки, опрокинул светец, ударился о дверь и, казалось, вместе с той дверью пропал за порогом, в ночном мраке.

Тут же залились лаем конюшенные псы. Этого человека они не знали и подняли тревогу на весь Кремль.

– Имай его! – закричала, резко разворачиваясь, Настасья и выскочила было на двор, да Богдаш удержал.

– Псы порвут! – только и сказал он.

Потом сам выскочил наружу, а Данила – следом. Последним устремился на ловлю Стенька, но уж этого удержала Настасья.

– Мало тебе клюкинских кобелей? Лучину подыми – не занялось бы!

Бородавка, несмотря на почтенные лета, оказался ловок и быстроног. Попадаются порой мужики, которых Господь сотворил без затей: взял костяк да кожу на него натянул, однако при своей худобе они жилисты, выносливы, и это остается с ними до смертного часа. Домишко стоял у забора. Судя по всему, Бородавка пташкой вспорхнул на забор да и был таков, провожаемый возмущенным лаем.

Данила и Богдаш, поняв, что псы пленника тоже упустили, вернулись в домишко, взяли там слюдяной фонарь, который Тимофей мастерил на продажу, да не закончил, поставили в него огарок и на всякий случай прошлись по конюшенному двору. Бесполезно – ищи ветра в поле…

Злые, как черти, они вернулись обратно. Спрятаться в Кремле – проще простого. А если Бородавка знает, где открывается лаз под землю, то тем более.

Настасья и Стенька сидели рядом на лавке, и Настасья тихонько расспрашивала ярыжку о подземных подвигах – чтобы зря времени не терять. Данила вошел в тот самый миг, когда Стенька живописал свой спуск по каменному колодцу и страх свалиться в жуткую черноту:

– И неведомо, что хуже! То ли дно каменное – так сорвешься и насмерть расшибешься, то ли вода – ну и мокни в ней, пока не сдохнешь!

Богдаш прислонился к косяку (головой он был чуть ли не под самый потолок, а дверь оказалась ему примерно по ухо), уставился на Настасью и сказал мрачно:

– Ну, что, кума, болтуна спровадила? Теперь некому рассказать, за каким чертом Обнорский по земляным норам гоняется, а ты – за Обнорским?

– Да Господь с тобой! – воскликнула Настасья. – У кума моего спроси, коли мне не веришь. Обнорский жениха моего сгубил. Слово дала – своими руками на тот свет спроважу!

– Непременно надобно под землей спроваживать?

– Там его никто вовеки не сыщет. А коли тело наверху подымут – будет розыск, мало ли что…

Богдаш покачал головой.

– Не верю я тебе, – произнес твердо. – Как-то ты хитро прямо при нас с тем Бородавкой сговорилась, чтобы он Соболева выдал, а за то ты ему бежать поможешь.

– Ты с ума сбрел, детинушка? – возмутилась Настасья. – Или в тебя нечистый вселился?

Богдаш опять выразительно покачал головой.

– Вдругорядь не обдуришь. Данила!

– Что, Богдаш?

– Рассвет скоро. Чуть светлее станет – седлай Голована, он уже отдохнул, и скачи в Коломенское, возвращай дьяка в Москву. Растолкуй на словах, что в Разбойном приказе измена и что мы изловили Настасью-гудошницу. Скажи – время не терпит. Коли тот Бородавка из Кремля выберется, много беды наделает – догадается, как своих предупредить. Чем скорее мы догадаемся, что там, в подземелье, за диво, тем больше надежды, что изловим Обнорского с его приспешниками.

– Так, – отвечал Данила, не глядя на куму.

Он видел – Желваку здорово не по себе. Да и сам чувствовал себя – дурак дураком. Похоже, кума не первый день водила его за нос.

– Я буду девку стеречь. И этого, как бишь его…

– Меня-то за что? – возмутился Стенька.

– Ты – свидетель. Когда дьяк приедет, вместе будем вспоминать, как вышло, что Бородавка сбежал.

– Так мне же с утра в приказ и на торг! А я и глаз не сомкнул…

– Все мы на том свете глаза сомкнем. Ступай, Данила!

Было ясно – он, опозорившись, не хочет глядеть в глаза товарищу.

– Данила! – окликнула Настасья. – Ты-то хоть ему скажи! Совсем сдурел!

– Это ты меня можешь морочить, кума. Желвак не таков, – отвечал Данила. – Теперь перед дьяком Башмаковым оправдывайся.

И поскорее вышел.

Действительно, уже малость развиднелось. Он побрел в конюшню к Головану.

Бахмат поглядел на него с явным неудовольствием.