Далия Трускиновская - Персидский джид

Это был мужичок лет сорока, сильно похожий на Семейку, только волосом чуть потемнее да бровями погуще, и глаза – не светлые, а карие, глубоко посаженные, одет же неприметно, в серый армячишко, обут в потертые сапоги, шапчонка на голове – как у побирушки. Однако сел в седло – как влитой, и по всей повадке видно было – мужичок непростой.

– Это Сарыч, – представил его Башмаков, да так, что вопросов задавать уже не хотелось. – Ну, на конь – да и с Богом!

Головану было трудновато гоняться за аргамаками. Однако сделал все, что мог.

– Дальше куда? – спросил, когда уж встали во весь рост кремлевские башни, Башмаков.

– К Боровицким воротам. Настасья у нас на конюшнях спрятана…

– Не удерет?

– Не удерет, там с ней Желвак.

Переправившись шагом через пустой в эту пору живой мост, связанный из больших деревянных брусьев толстыми веревками и малость гуляющий под ногами и копытами, они проехали под кремлевской стеной, миновали и Тайницкие ворота, и Водовзводную башню (Данила даже обернулся на нее), поднялись к Боровицким воротам, уже открытым, и въехали в Кремль.

– Жди меня у конюшенных ворот, – велел Башмаков. – Мы в Стрелецкий приказ едем. Когда вернемся – будем твою подземную загадку разгадывать.

Данила, не слезая с Голована, заступил на пост у забора и прождал довольно долго. Он наблюдал за кремлевскими жителями, спешившими с утра по делам в посад, и за посадскими, спешившими в кремлевские соборы. Их было немного – в основном богомольцы шли Троицкими и Спасскими воротами. При этом он еще водил пальцем по забору – вывел умозрительный треугольник Кремля и прокладывал ногтем от башни к башне большие и малые ходы.

Некоторое время спустя подъехали Башмаков, Семенов и Сарыч.

– Ждите меня тут, – велел дьяк спутникам. – Данила, веди к Настасье.

Конюшенный двор прибирался, но в меру. К Семейкиному с Тимофеем домишке следовало пробираться задами, обходя довольно высокую кучу навоза со ржаной соломой. Башмаков поглядел на свои щегольские сапожки и потребовал чистых жгутов соломы – обтереть. Данила крикнул конюшонка Алешку, тот принес жгуты, опустился на корточки и почистил дьяковы сапоги.

Увидев, кто первым входит в двери, Желвак, Настасья и Стенька встали с лавки и разом поклонились. Данила отметил: посередке сидел Стенька, по краям – Богдаш и Настасья.

– Ну, вот и встретились, – сказал Башмаков. – Опять шалишь, девка?

– Говорила уж, и вдругорядь скажу – врага своего извести желала. А он и государев враг и злоумышленник! – смело отвечала Настасья.

– Ясно. На том и стоять будешь?

– На том и стоять буду.

– Желвак, расскажи-ка, что тут у вас вышло. Этот ясный сокол молчит, как воды в рот набрал, – Башмаков весело глянул на Данилу. – Не выдает тебя! Так ты уж сам растолкуй, сделай милость.

– А то и вышло, твоя милость, что мы налетчика из ватаги Обнорского в плен захватили, а она ему бежать помогла, – доложил Богдаш. – Перед тем как бежать, он нам выдал, кто в Разбойном приказе покрывает Обнорского.

– Про то я известен. Сейчас его стрельцы из приказа возьмут и в надежное место отведут, – ни словом не упрекнув конюха за то, что упущен такой ценный пленник, отвечал дьяк. – Хорошо, что без промедления за мной послали. Но теперь дорога каждая минута. Коли тот беглец успел своих предупредить, может статься, они сейчас уже в подземелье, чтобы успеть хоть что-то унести. Настасья, откуда ты под Кремль приходила? Через какой ход?

Настасья не ответила, за нее сказал Данила:

– Шли под Неглинкой, твоя милость. Да я того дома не признаю, где ход открывается.

– Настасья! – строго окликнул Башмаков. Но она отвернулась.

– Твоя милость, Дементий Минич! Можно через ту нору, которой Бахтияр выбрался! – воскликнул Данила. – Она тут рядом! Лопаты у нас есть…

– Нет, барсучьей норой мы не полезем. Сарыч, ступай, добудь веревки, факелы, оружие и на конюшнях сыщется. Так, Богдан?

– Так, твоя милость, – отвечал Богдан, еще более угрюмый, чем Настасья.

– Семенов, ты ступай в Успенский собор, предупреди иереев, что пройдем через ризницу.

Молодой подьячий и Сарыч поклонились и вышли.

– Данила, ступай к деду, пусть даст какую-нибудь епанчу подлиннее и шапку помохнатее. Иначе нас с Настасьей даже в ризницу не пустят.

Тут и Богдаш, и Данила, и Стенька уставились на дьяка в великом недоумении.

– Из-под Успенского собора ход ведет к Тайницкой башне. В алтаре есть лаз в нижнюю алтарную казну, оттуда можно выйти в тот ход, – объяснил Башмаков. – Задумано, чтобы при нужде прятать храмовую утварь. Оттуда можно попасть в ход, что соединяет Никольскую башню с Тайницкой.

– Да как же бабу там вести?! – изумился Богдаш. – Это ж…

– Знаю, что нельзя. Однако спустить ее под землю надобно. Мой грех, мне и замаливать, – строго отвечал Башмаков.

– А коли не пойду? – хмуро спросила Настасья.

– А тогда за косу да в Разбойный приказ. Они там тебя давно поджидают, – отрубил дьяк.

Настасья вдруг повернулась к Даниле и размашисто поклонилась в пояс:

– Исполать тебе, куманек! Заманил в ловушку! За то тебя серебряной полтиной пожалуют!

– Ступай за епанчой и шапкой, Данила! – прикрикнул дьяк. – Не то она такого наговорит – в петлю от ее речей полезешь!

– Уж точно, – поддержал Богдаш. – Девка опасная.

Данила выскочил из домишки и побежал к конюшням. Щеки горели…

Он приволок тяжеленную проолифленную епанчу, в какой ливень и снег не страшны, а также дедов треух. Одновременно прибежал и Сарыч с мешком.

Богдаш накинул на девку епанчу, прикрыв длинную косу, нахлобучил шапку.

– Сойдет, – сказал дьяк. – Идем. Настасья, подымешь в соборе шум – тут же до Беклемишевской башни пташкой долетишь. Там на твою красу не посмотрят. И ты, ярыжка, с нами. Коли уж в это дело вляпался… Идем кучно, красавицу нашу от всех заслоняем. Ну, Господи благослови!

– Данила, так что там, под землей-то? – шепотом спросил Богдаш, когда шли по конюшенному двору.

– Там, Богдаш, измена, куда хуже той, что в Разбойном приказе, – тихо ответил Данила.

В Успенском соборе Данила бывал нечасто. Исповедовался и причащался, как многие конюхи, в Предтеченском храме. Туда же забегал поставить свечку Николаю Угоднику, а также святым Флору и Лавру, которые, как сказал дед Акишев, особо заботятся о конях. Тому же деду принадлежала такая мудрость:

– Ты в дороге не столь за себя молись, сколь за коня молись. Спасет Господь коня – и ты спасешься…

Успенский собор с его прославленными образами, стенными росписями, с блеском самоцветов на золотых и серебряных окладах, с множеством горящих свеч, с бережно хранимым «Мономаховым троном», который был вырезан из липы сто лет назад для царя Ивана, был дивом дивным – Тимофей даже усомнился однажды, можно ли в таком великолепном храме молиться от всей души, когда вокруг столько соблазнов для взгляда. Неудивительно, что под ним приготовили на всякий случай каменные палаты – прятать драгоценную утварь и златотканые облачения.