Далия Трускиновская - Персидский джид

Конюхи спрыгнули с высоких ступенек, готовые к рукопашной. Богдаш держал пистоль наготове для того, кто сунется первым.

Гвоздь и княжич Обнорский резко повернулись. Богдаш успел заметить резкое движение руки княжича, он это движение прекрасно знал и оттолкнул от себя Данилу.

Маленький клинок, стальное жало, был пущен метко – кабы не Богдаш, лежать бы Даниле с джеридом в горле. А так острие вонзилось в левое плечо, поцарапало кожу и застряло в сукне кафтана.

Тут же Богдаш выстрелил в княжича, но тот был догадлив – отскочил, подставив вместо себя Афоньку Бородавку. Тот выронил факел, схватился обеими руками за бок и рухнул на колени.

Пистоли стали бесполезны как оружие огнестрельное, но еще могли поработать дубинками. Взяв пистоль за ствол, Данила побежал к тому, кто был ближе, – к незнакомому крепко сбитому мужику. Богдаш, еще раз свистнув, кинулся ловить княжича.

У налетчиков было два факела – один валялся на полу, другой был выставлен Гвоздем вперед – не подпуская Желвака, он прикрывал мечущимся огнем себя и княжича, понемногу меж тем отступая к ступенькам.

Но там уже шлепали подошвы – на помощь Даниле и Богдану бежали Башмаков, Сарыч, Стенька и, возможно, Настасья.

Налетчики поняли, что угодили в ловушку, хотя ни Данила, ни Богдаш, ни Башмаков и в мыслях не держали ловушку эту ставить.

Пробиваться стоило лишь туда, откуда они пришли.

Соболев подхватил с пола факел. Гвоздь же свой и не выпускал. Крестя воздух огнем, они побежали к Даниле и Желваку, те невольно попятились, да на беду Богдаш еще и поскользнулся.

Он упал на колено, однако сообразил – и перекатился под ноги Соболеву. Тот споткнулся и полетел в грязь, лежавшую двухвершковым слоем. Богдаш тут же насел на него, упираясь коленом ему в спину и удерживая руку с факелом в таком изгибе, что подьячий взвыл от боли.

Данила оказался один против двух, с разряженным пистолем – против большого хорошо разгоревшегося факела и по меньшей мере двух ножей. Он решил повторить Богдашкин подвиг и отважно кинулся противникам в ноги, но Гвоздь и княжич были поопытнее конюха – княжич отпрыгнул, Гвоздь же нагло перескочил через Данилу. И оба кинулись наутек.

В этот миг по ступеням взбежал Башмаков с пистолем и выстрелил на исчезающее в глубине кривого хода светлое пятно. Следом появился Сарыч.

– Живы, целы? – крикнул Башмаков.

– Живы, целы! – отвечал Богдаш. – Вот посмотри, твоя милость, какую птицу изловили! Возьми у него, Данила, факел, покуда он мне бороду не попалил!

Появился Сарыч и, мало беспокоясь о плененном подьячем, на спине которого сидел Желвак, пошел проверять раненых. Их было трое – толстяк, Афонька Бородавка и кто-то третий.

Сарыч, человек опытный, ловко их обыскал, забрал ножи и кистени, а из мешка достал веревки. Одной перетянул бедро толстяка, из которого уже вытекло довольно много крови. Толстяк стонал, вскрикивал и ругался. С Афонькой и третьим налетчиком Сарыч возиться не стал.

– Чем меньше с ними нянчиться, тем скорее отойдут, – просто сказал он. – С такими дырьями не живут.

– А этот? – спросил дьяк, указывая на толстяка.

– А кто его знает. Может, и выживет, да только долго еще ходить не сможет. Придется на старости лет ремесло менять.

– Свяжи-ка этого молодца, да понадежнее, – велел Сарычу Башмаков, показав на Соболева. – Их тут сколько было, Желвак?

– Шестеро.

– Признали тех, кто ушел?

– Признали – Гвоздь, а с ним, сдается, сам княжич – уж больно Гвоздь его лелеял и берег…

– Надобно скорее уходить. Они могут вернуться. В ватаге Обнорского не менее двадцати человек – кто их знает, где они. А нас пятеро, да пленный, да девка, что хуже пленного. Идем! – приказал Башмаков.

– Не вернуться ли в Успенский? – предложил Сарыч, связывая за спиной руки Соболеву.

– Мы вернемся, а они тем временем – что? Нет, нельзя. Где Настасья?

– Тут она! – отвечал Стенька. – Удрать хотела, да я не промах!

Данила осветил его факелом и ахнул – на щеке меж глазом и бородой виднелись три кровавые полоски.

– Ну, девка, ну, кошка бешеная… – только и произнес дьяк. – Идем! Этого – оставим. Проживет до нашего возвращения – его счастье.

Настасья молча оглядела Башмакова с головы до ног.

– Упустили ирода, – хмуро сказала она. – Если бы не этот обалдуй, я бы сама…

– Так я ее почему держал? Чтобы не удрала, – объяснил Стенька.

– Что это у тебя? – спросил Богдаш и вытащил застрявший в Данилином кафтане джерид с бирюзовым черенком.

Тогда лишь Данила осознал, что ранен.

– Найдется чем меня перевязать? – спросил он Желвака.

Тот развел руками.

– У меня всегда при себе чистая тряпица есть, – успокоил Сарыч. – Ну, ты, знатная птица, пошевеливайся! Я тебя, Данила, чуть погодя перевяжу – отсюда и впрямь уходить надобно.

– Надо же! Теперь у тебя полный персидский джид! – воскликнул Богдаш. – Вот повезло-то! Еще бы ты им пользоваться выучился. Ничего, не успеет стриженая девка косу заплесть – будешь метать не хуже налетчиков. В полдень по сараю не промахнешься!

Богдашка не мог не съязвить. Да только Данила уже не придавал этому значения. Не злословит, что товарищ упустил княжича с Гвоздем, – и на том спасибо.

– Коли вернутся – живым его не оставят, – задумчиво сказал Башмаков, глядя на раненого толстяка. – С собой тащить – морока, оставлять – все выболтает… Степа, оставь девку, затащи его на лестницу. Будет молчать – глядишь, и не заметят. Пособи ему, Данила.

– Ты ли это, Никита Борисович? – спросил Стенька, склонившись над раненым. – А что твой князь, что княжич с ножичками? Уж не их ли ты сюда искать приплелся?

– Этот ножичек, что ли? – Данила показал джерид. – Ну так нашелся!

Вдвоем они с немалым трудом затащили толстяка на узкую лестницу. Для того, кто пришел бы со стороны Благовещенской башни, как Обнорский с ватагой, толстяк был незрим.

– Спаси вас Господи, – простонал он.

– Останешься жив – с тобой иной разговор будет, – предупредил дьяк и первым пошел, не оборачиваясь, обратно – туда, где начинался ход, ведущий к Ивановской колокольне.

Прочие двинулись за ним. Богдаш по дороге подобрал потушенный факел – такое добро под землей всегда пригодится.

Шли, как будто не было боя и стрельбы, как будто не оставили помирать троих налетчиков. И Данила не ощущал сгоряча угрызений совести. Он уже торопился туда, где пряталась немалая государственная измена. Когда отошли подальше, Сарыч спросил, не перевязать ли царапину, и спустил с Данилина плеча кафтан. Но кровавое пятно уже присохло к ране, шевелить не стали.

– Надо будет послать сюда верных людей, – сказал Башмаков Сарычу, который с ним поравнялся. – Все срисовать и описать. Мало ли какие еще приключения будут…