Карл-Йоганн Вальгрен - Личное дело игрока Рубашова

— Я, папочка, предупреждал, — сказал Распутин. — Не надо было слушать этих горе-вояк в Думе. Зачем нам эта война?

— Ты, может быть, и знаешь все о вечном блаженстве, Григорий, — возразил Юсупов, — но в войне не смыслишь ни бельмеса. Должен же и ты в конце концов понимать, что есть пределы. Ты рассуждаешь, как предатель Отечества.

Князь поднялся в раздражении, подошел к окну и поглядел в щель между гардинами.

— А как у отца Григория с мерами безопасности? Хорошо тебя охраняют? Ищейки твои?

— Я и не просил меня охранять, это внутренний министр и полицеймейстер настаивают, — добродушно сказал Распутин и повернулся к царю. — Сотни тысяч пленных, папочка… никакой цензурой не скроешь.

— Цензура… это, кажется, единственная работающая институция в моей стране. А что касается боевого духа… что ж, остается надеяться на преданность наших подданных. Министр внутренних дел настаивает на новом названии города — Петроград. Что скажешь, Григорий? Петербург звучит слишком по-немецки.

Он с надеждой глянул на Распутина, но взгляд старца вдруг потемнел и сделался убийственно серьезным.

— Ты, папочка, кажись, даже и не понял, что война и для тебя может быть концом. Тебе бы с самого начала меня послушаться, не тянуть Россию в эту бойню. Кому она нужна, сам посуди? Пусть европеяне друг дружку колошматят. Я русскую-то душу знаю, устал народ, вот-вот против тебя повернется, против жены да детей твоих, против всего дворянства…

Царь задумался. Императрица молчала, нервно вертя на пальце простое серебряное колечко. Только Юсупов выглядел вполне невозмутимо… «И я нахожусь в одной комнате с этими людьми! — подумал Николай Дмитриевич и ощутил на спине ледяную шершавую лапу озноба. — Война… все бывает во время войны, самые невероятные случаи и совпадения. Война сейчас у всех на устах — у царей, у дворян, у Распутина, у крестьян и нищих. Миша Рубашов, вспомнил он с болью… Он лейтенант в резерве. Может быть, и его уже закопали где-нибудь в Восточной Пруссии… Если закопали…»

— Коля!

Голос Распутина вывел его из размышлений.

— Да, Григорий Ефимович?

— Что это ты размечтался? Подавай винцо да пирожные. Ты кишмиш-то пробовал?

Николай с деликатным поклоном сунул в рот пирожное и разжевал. Вкус жженого сахара и овсяной крупы на небе… кисло-сладкий душистый кишмиш… какой, к черту, кишмиш, обычный изюм… нет, ничего нет: ни горечи стрихнина, ни едкого привкуса цианидов, ни цветочного душка белены.

— Кравчий мой, — перехватив вопросительный взгляд царицы, пояснил Распутин, — в такие времена никому верить нельзя… А Колю-то, его никакой яд не берет.

— Господи Боже мой, кравчий! — насмешливо воскликнул Юсупов, и красивое молодое лицо его исказилось злобной гримасой. — Отцу Григорию следовало бы побольше о своей репутации думать, чем об отравителях! Весь Петербург перемывает тебе косточки. Никому не нравится твое вмешательство в дела государства, не говоря уж о влиянии на Ее Императорское высочество.

Царица взглядом заставила его замолчать.

— Гриша, — сказала она тихо, — я очень беспокоюсь за Алешу. Он должен иметь возможность играть с другими детьми. Мы же не можем держать его взаперти, как зверька. Это для него непосильная духовная нагрузка, особенно теперь, когда Николай все время на фронтах.

— А пусть играет, — ласково сказал Распутин. — Молился я давеча за него; отступает болезнь его злая, отступает. Тебе бы в Оптину пустынь с ним съездить, веру его укрепить, пока отец-то на фронте.

Николай Дмитриевич стал обходить гостей, катя перед собой инкрустированный сервировочный столик. Император приветливо ему кивнул и взял пирожное. Императрица улыбнулась и взяла два. Юсупов взял рюмку мадеры и отмахнулся от предложенных сладостей.

— Ни в какой степени не преуменьшая важность посещения царевичем монастыря, — сказал он, — и с полным сочувствием к тяжкому его недугу, хочу все же подчеркнуть, что Его Императорскому величеству следовало бы приказать Великому князю направить в Киев армейский корпус. Украина неспокойна, и беспорядки могут начаться в любой момент. Нам ко всем нашим потерям не хватает разве что гражданской войны. Там в каждом кабаке свой Стенька Разин, и на каждого благонамеренного подданного по Емельяну Пугачеву. Для социалистов — идеальнейшая почва, чтобы пропагандировать свои взгляды. Троянский конь в самом сердце Отечества! И разве не наша прямая обязанность, черт возьми…

— Юсупов! — предупреждающе воскликнул царь.

— Простите, Ваше величество, но профилактические меры никогда не излишни. В войне важны обе части уравнения: и фронт, и тыл. И мы не имеем права опозориться перед союзниками. Как можем мы допустить, чтобы сепаратисты и социалисты толкали страну в пропасть? Что скажут французы?

Рубашов стоял поодаль, прислушиваясь к разговору. Юсупов… князь явно из военной партии. Родня Николая Николаевича. В начале войны был интернирован в Германии, потом отпущен — уж не завербован ли? Интересно, как он попал в общество императора с императрицей? Кажется не особенно надежным, но это, может быть, только на первый взгляд… как с доктором. На него все упования. Если он, конечно, тот, за кого себя выдает… Непостижимо все это — столетия… вечность…

— Христа ради, Коля! — взмолился Распутин. — Ну сколько ж раз тебе говорить, у меня голова кругом идет от твоего жужжания!

Старец уставился на него, а гости удивленно уставились на старца.

— Простите, это у нас с Колей между собой, — пояснил Григорий. — Мне иногда кажется, что он сам с собою громко разговаривает, как помешанный. Чушь всякую…

— Вот точное слово! Короткая и точная характеристика! Так ты сам и определил, что народ думает о твоих пророчествах, Григорий Ефимович, — ядовито сказал Юсупов. — Замечательное определение — громко и чушь.

Он наградил Распутина враждебным взглядом и обернулся к царю.

— Пока я не потерял нить, Ваше величество. Армейский корпус в Киев. Кстати, пригодится и на случай, если турки откроют фронт, что может случиться, как вы и сами прекрасно знаете, в любой и при этом наименее подходящий момент.

Царь прикурил одну папиросу от другой.

— Советую князю приберечь свои советы, — сухо сказал он. — Отец Григорий, может быть, начнем?

Сеанс начался. Григорий и три члена царской семьи сели за овальный стол. Они закрыли глаза и взяли друг друга за руки. У Распутина был такой вид, как будто бы он впадает в транс. Аромат курений заполнил комнату, и в него вплетался, словно прихотливый второй голос в дуэте, запах шерстяных носков старца. Из гардеробной донеслось слабое покашливание. Юсупов повернул голову и прислушался, но все было снова тихо.

Что-то слабо стукнуло по столу, потом, словно бы посомневавшись, еще несколько раз.