Карл-Йоганн Вальгрен - Личное дело игрока Рубашова

— Что они говорят? — прошептал царь. — Спроси про войну, Григорий. Спроси, что нам делать с Лодзью.

— Я покамест не знаю, кто это, — сказал Распутин. — Женщина, кажись… ну да, точно, женщина. Твоего рода, папочка.

— Екатерина, конечно, кто же еще… Екатерина! Спроси, спроси ее, нужны ли еще люди на австрийском фронте. Можем ли мы перейти Карпаты до Рождества?

По столу снова застучало, быстро и с определенным ритмом, словно бы выстукивали триоли на малом барабане.

— Она говорит… не пойму… она говорит, чтобы ты опасался Ульянова. Не знает она, кто такой Ульянов, но надо его опасаться. Готовься к долгой войне… очень долгой… мильёны жизней… никаких территориальных завоеваний… одни потери.

— Какой еще Ульянов? Анархист? Империя велика… Спроси ее — он имеет какое-то отношение к войне? Как она может рассчитывать, что я могу принять решение на основании таких шатких сведений! Попроси ее быть поточнее…

Снова послышался звук, но на этот раз не от стола. Глухой удар донесся из комнаты доктора.

— Ждете кого-нибудь, Григорий Ефимович? — спросил Юсупов. — С черного хода? В такое время?

Он отпустил руку императора и повернулся к двери гардеробной, но в этот самый момент стол словно затрясся в стуке.

— Не нарушайте круг, Юсупов! — резко сказал царь. — Это приказ!

— Разве Ваше величество не слышали странных звуков?

— Я сказал — это приказ!

Юсупов неохотно подчинился.

Стол стучал все быстрее. Царь от волнения даже высунул язык.

— Что она говорит? Григорий, скажи же ты, наконец, что она говорит?

— Беспорядки… голод… окопная война на западе… защита от газов… по понедельникам — только в голубом… немец тоже человек… два фунта сахара на фунт редьки…

Распутин нахмурился.

— Не в себе она, — вдруг заявил он. — Околесицу несет…

Он замолчал, вслушиваясь. Из гардеробной вновь донеслись глухие удары, словно бы кто-то рвался наружу, но за исходящим от спиритического стола истерическим треском их почти не было слышно.

— Погодите, — сказал Распутин, — погодите-ка… Очень странно. Очень и очень…

Царь облизнул подрагивающую нижнюю губу.

— Что, Григорий? Что там?

— Блазнится, что ли… Это тебе, Коля, — вдруг сказал Распутин.

Он повернулся к Рубашову и поднял брови домиком, отчего они стали похожи на два черных полумесяца. Николай вспомнил, что точно то же выражение было у него, когда они месяц назад стояли перед отшельнической хибарой доктора в Витебске.

— Духи, — сказал Распутин. — Они утверждают, что он поправляется. Он проснулся… он может помочь тебе, Коля! Ты слышишь, Коля, он тебе может помочь, наш друг доктор Сускарапель!

В ноябре, после долгого путешествия сначала на поезде, потом на санях, путешествия, предсказанного еще во сне, они оказались в лесу, в Витебской губернии. На поляне, рядом с замерзшим родником, стояла полуразвалившаяся хижина, даже правильнее было бы назвать ее халупой, под крышей из еловых ветвей, скрепленных торфом. Стены сложены из камня и обмазаны глиной. На суку векового дуба висел странный ржавый меч. Из ямы поодаль несло человеческими испражнениями. Неподвижно сидевший на камне ворон вдруг всполошился и улетел, хлопая крыльями.

Николай Рубашов был немало озадачен открывшимся перед ним зрелищем — хижина отшельника в русской глуши. Удивление его можно было понять — до этого момента он не имел ни малейшего представления, куда и зачем они направляются. Жизнь, проведенная в религиозных исканиях, наложила на Распутина отпечаток: он был загадочен даже в мелочах.

Со времени их второй встречи в июне, незадолго до начала войны, прошло полгода. Николай очень хорошо запомнил бал в Зимнем, когда Распутин предсказал ему рождение ребенка и смерть Нины, и решил найти его.

Григорий сразу узнал его, хотя прошло уже три года с лишком. Он, не перебивая, выслушал рассказ Николая Дмитриевича — Рубашов не утаил ничего, он поведал Распутину обо всех более или менее значительного свойства событиях, произошедших с той новогодней ночи на пороге нового века.

— И почему ты думаешь, что я могу тебе помочь?

— Вы — или никто, — твердо сказал Николай. — Только ваши дарования.

Распутин вздохнул. Уже год прошел с тех пор, как в одном из вещих снов своих видел он Россию, гибнущую во вселенском пожаре. Такой сон и дурак истолкует, сказал он, война будет; большая война. Любою ценой хотел он помешать царю втянуть Россию в кровопролитие. Николай долго не мог забыть пронзительную, почти неземную грусть, отуманившую глаза Распутина, когда он достал с полки факсимильное издание средневековых пророчеств монаха Тостова, сдул с него пыль и срывающимся голосом зачитал несколько фраз, до жути напоминавших сегодняшнее положение в стране, и даже опознал себя самого в одном из символических существ, то и дело появляющихся в книге. После чего захлопнул фолиант и попросил оставить его одного.

За этим последовали два дня мучительного ожидания в монастырской келье, где Рубашов нашел временный приют. Инстинктивно он чувствовал, что если не Распутин, то помочь ему не сможет никто. Но он также понимал, что судьба предназначила этого человека для свершений куда большего масштаба, чем его пусть и важное, но все же частное дело. Но на третий день старец, к его удивлению, все же объявился — приехал на автомобиле. Поспрошал у совести своей, сказал он. Грех это — не помочь человеку в нужде.

Тем же вечером они уехали. Вдоль дороги росли пыльные березы, вдалеке в поле шел молебен по случаю хорошего урожая. На вопрос, куда они направляются, Распутин что-то смутно пробормотал о некоей деревенской церкви, где на Иванов день дьявол якобы держал перед общиною речь с амвона, после чего община вся словно помешалась, люди стали резать скотину и пили кровь черной овцы, отчего все поголовно сделались совершенно пьяными. Может, еще одно предзнаменование, сказал Распутин, как будто других мало, а может, так — досужие домыслы. Он не возлагал на эту историю больших надежд, но надо же было где-то начинать…

К вечеру они наконец добрались до нужной деревни. Стояла тяжелая, влажная жара, и деревня казалась совершенно пустой. Не меньше часа ушло у них, чтобы найти хотя бы одного обитателя. Им оказался старик-крестьянин; он узнал Распутина по газетным портретам и поцеловал полу его рубахи. Скот и вправду резали, подтвердил старик, но это потому, что объявили новый налог. Насчет того, что какой-то чужак проповедовал с амвона — тоже правда, может, и дьявол — кто их разберет. Говорил, из меньшевиков, все звал, чтобы народ от призыва отказывался. Пока старик развивал свою точку зрения на горькую судьбу матушки-России, Распутин повернулся к Николаю и прошептал: