Карл-Йоганн Вальгрен - Личное дело игрока Рубашова

— Всего несколько тысяч лет назад, — говорит ведущий и улыбается в камеру, — всего несколько тысяч лет назад человек, по-видимому, не мог различать цвета. В ранних индоевропейских языках, например, нет слов, обозначающих тот или иной цвет. Невольно приходит вопрос — неужели наши предки ничего не знали о цвете? Неужели они жили в черно-белом мире? Ксенофан называет только три цвета радуги — лиловый, красный и желтый. Его мнение разделяет и Аристотель — у него мы тоже читаем о трех цветах радуги. Демокрит чуть позже добавляет к ним белый и черный. Что же все это означает, дорогие телезрители? (ведущий чуть не сказал — «телезрительницы»). Когда мы сегодня подымаем голову и наблюдаем оптический феномен, называемый радугой, мы видим весь спектр. От красного до фиолетового, через оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий… Почему же, спрашиваем мы себя, Ксенофан не называет ни зеленого, ни синего? Может быть, в древней Элладе этих цветов просто не было? Может быть, эти цвета появились лишь в последнее тысячелетие? Или они были всегда, но мы их не различали, они за многие поколения как бы проявились в нашем сознании, то есть наши зрительные способности усовершенствовались за эти столетия? Если считать доказанным, что сегодня мы видим элементы радуги, недоступные Аристотелю, почему бы не предположить, что следующие поколения научатся различать и другие, сегодня нам неизвестные цвета? Сегодня, дорогие телезрители, это допущение и станет нашим исходным пунктом. Разве это не закон существования Вселенной? Разве мы не узнаём его секреты с опозданием?

Энрике Чуспо Торрес выдержал искусную паузу и обвел взглядом публику, полюбовавшись обилием глубоких вырезов. У блондинки в первом ряду, заметил он, глаза уже затуманились.

— Совсем недавно, — продолжил он медовым голосом, — человек думал, что центром Вселенной является плоская земля. Теперь мы знаем, что это не так. Не так давно гравитация считалась необъяснимым явлением. Сегодня мы можем описать гравитацию системой уравнений. Так неужели, дорогие телезрители, во второй половине двадцатого века все еще существуют необъяснимые явления? Сегодня мы попробуем дать ответ на этот вопрос. Я имею в виду явления, феномены, сегодня не объяснимые с научных позиций, но уже наши внуки, возможно, будут считать их само собой разумеющимися и описывать уравнениями.

Ведущий по давней привычке закончил последнее предложение глубоким взглядом в наезжающую камеру и кончиком языка смочил верхнюю губу — это у него получалось очаровательно непристойно. Наступило время рекламной паузы. Реклама была тоже подобрана со смыслом — зрителю предлагалось цветное издание энциклопедии человечества — от примитивного и беззаботного Australopitecus Africanus до облаченного в космический скафандр монстра, собирающегося водрузить флаг на Марсе. Энрике вновь сунул в рот никотиновую жвачку, плотоядно подмигнул блондинке и дал помощнику знак, чтобы тот пригласил в студию первого из гостей — голландского профессора парапсихологии Вима Ван дер Вейдена.

— Добро пожаловать в студию, Вим, — сказал Чуспо Торрес, когда закончилась реклама и стихли аплодисменты публики. — Мы пригласили в студию профессора Ван дер Вейдена как представителя парапсихологического научно-исследовательского учреждения МИОН, Международного Института Оккультных Наук, с центром в Гааге. Но не только — профессор является открывателем, регистратором… можно даже сказать, коллекционером парапсихологических феноменов, чудес, как многие все еще предпочли бы выразиться. Но, если я правильно помню, вы, профессор, изначально получили математическое образование?

Профессор серьезно кивнул и посмотрел в камеру.

— Я был доцентом на кафедре кибернетики.

— Вот и начнем с этого. Не могли бы вы нам объяснить, в чем суть кибернетического взгляда на бытие?

— Можно сказать, — начал Ван дер Вейден, — что кибернетика рассматривает Вселенную как гигантский компьютер, в котором одновременно работает множество больших и маленьких программ. Скажем, программа времени — гигантская и невероятно сложная. Пример более простой программы — желудь. Кибернетик сказал бы, что желудь — это программа для дуба. Даже элементарный атом можно рассматривать как мини-компьютер, как маленькую компьютерную карту, как чип…

— Вы понимаете, что речь идет не о чипсах и вообще не о еде, дорогие зрители, — вставил ведущий, пытаясь заработать очко за счет гостя.

— Нет-нет, конечно, нет, — сказал профессор. — Я имею в виду компьютерный чип, интегральную схему. Атом можно представить себе как маленькую перфокарту. В одной дырочке запрограммировано количество частиц в ядре, в другой — количество электронов в оболочке. В третьей — энергия электронов, в нашем случае выражаемая константой Планка. А возьмите, к примеру, ДНК. Все структуры ДНК — это типичная компьютерная программа, к тому же довольно сложная.

— Вы имеете в виду, что для каждого из нас существует особая программа, существующая еще до момента рождения?

— Совершенно верно. Ведущий сделал рукой еле заметный знак диспетчеру истолкованный тем однозначно — камера слишком долго задерживалась на физиономии голландца, вместо того чтобы показывать самого Энрике. Тот исправил ошибку.

— Значит, исходя из вашего математического взгляда на мир, вы, если я правильно понимаю, двинулись дальше? И выбрали оружием все ту же математику?

— Можно сказать, что наука, которой, кстати, я занялся довольно поздно… да, именно наука заставила меня задать себе вопрос, неизбежно вызвавший к жизни метафизические проблемы. Почему, например, природа решила следовать математическому ритуалу? И, к тому же, ритуалу, который мы научились понимать. Естествознание, можно сказать — подпрограмма, часть другой, более сложной программы, программы познания, и эта и без того уже гигантская программа все растет и растет, и наконец, в чем я абсолютно убежден, поможет разгадать структуру всех других программ во Вселенной.

— Вы имеете в виду, что кто-то или что-то дали нам математику, чтобы мы могли ощутить присутствие этого кого-то… или чего-то?

— Глубоко в этом убежден.

— И этот аппарат познания в конце концов овладеет и теми явлениями, что мы пока не понимаем, но наверняка поймем в будущем?

— Примерно так, да.

Камера вновь остановилась на голландце. Ведущий воспользовался случаем, чтобы выплюнуть жвачку и одарить блондинку в первом ряду обжигающим взглядом.

— И потом вы пошли дальше, — сказал он, одновременно давая знак диспетчеру: хватит разглядывать голландца, теперь в кадре должен быть я, — вы заинтересовались математическими медиумами, и это привело вас к интересу ко всем медиумам без исключения…