Валентин Лавров - Тайны двора государева

— А когда к Василисе под оконце пойдем? — Никита с нетерпением постучал ладонью по столу.

— Распалился, стремянный? Коли тебе приспичило, быстро устрою. От тебя прямиком к Дмитрию Хвостову на Покровку стопы направлю.

Никита поднял чарку:

— Дела для нашего ради выпьем! Спаси, Господи, и помоги!

Приятели дружно опрокинули в глотки вино.

Уплетая за обе щеки студень, Никита вдруг с тревогой сказал:

— Коли и впрямь невеста моя столь хороша собой, как бы Иоанн Васильевич… того… к себе в женский терем ее не потребовал!

— А ты, жених простоватый, дело все соверши втай, когда государь отъедет, скажем, в Александровку. А зимовать ее в дальнюю вотчину отправь. Коли слух дойдет о свадьбе, так и скажешь государю: «По хозяйственным заботам наладил супругу туда-то, да и младенца в утробе уже носит!» А там дело забудется.

— И то! — удовлетворенно кивнул Никита.

В тот же вечер Иван побывал у Хвостова. За обильным ужином тщательно обмозговали всю затею.

Чтобы еще более распалить Никиту, решили малость дело потянуть.

В тот год морозы ударили рано. Уже к родительской субботе стали реки, а снега выше голенищ намело.

Когда ледяной месяц высоко стоял в радужной оболочке, обливая снег волшебным палевым светом, а воздух был полон снежных переливающихся искр, сытая, украшенная волчьими и лисьими хвостами лошадь вынесла двух седоков на Покровку. Ехали прытко, лошадь метала задними копытами комья снега, но без звона. Должно быть, шуму лишнего опасались, вот колокольцы и перевязали.

И подъехали как-то странно, не к воротам, а к задам обширной усадьбы, обнесенной крепким, остро затесанным частоколом. Из саней вылез громадного роста мужчина в собольей дохе. Он уверенно подошел к хорошо, видать, известному месту и сильной рукой решительно сдвинул незакрепленные три жердины. Оглянулся, тихо свистнул:

— Чего, уснул? Сюда топай!

Некто, тоже весьма дородный и в широком, подбитом мехом охабне, заспешил к пролому в ограде, в котором обе таинственные фигуры скрылись.

Осторожными шагами, стараясь двигаться в скудной тени голых деревьев, оставляя глубокие следы, они преодолели снежную целину, миновали хозяйственные постройки и вплотную подошли к большому хозяйскому дому. Было залаяли цепные псы, да, почуяв знакомого, смолкли.

Кругом — морозная тишина, лишь в некоторых окошках слабо светил свет, но в двух, что на первом этаже, был он весьма ярок.

Седоки направились именно под эти окна и с любопытством прильнули к ним. В двух больших подсвечниках горели свечи. За столом восседал маститый старик Хвостов. Он что-то (не разберешь!) говорил девице, одетой в пышное платье.

«Ишь, словно в царский дворец собралась!» У стремянного сладко заныло в груди. Смеющееся прельстительное лицо девицы играло румянцем, в задорной улыбке белели зубы. Из-под длинных бархатных ресниц горели лазоревые глаза. Стан был тонок, грудь высока. Никите показалось: сейчас он протянет руку, обнимет эту красоту неземную, сорвет одежды и найдет губами ее жгучий поцелуй.

Он вздрогнул: кто-то потянул его за рукав. С трудом оторвавшись от соблазнительного видения, Никита увидал в заиндевелой бороде лицо сокольничего. Тот шепнул:

— Пошли! Обвенчаешься — и не такое узришь.

Шагая по своим следам, они выбрались обратно в проулок, прыгнули в пошевни, и терпеливо ожидавший холоп хлестанул коня:

— Н-но!

Никита в восхищении молвил:

— Ох, красива — сил нет! Засылаю сватов.

Свадьбу сыграли после Филиппова поста — в конце января. Государь уже второй месяц безвылазно сидел в возлюбленной им Александровке. Нарушая приличие, осторожности единой ради, Никита Мелентьев благословения у царя не просил, на свадьбу не приглашал.

Семейная жизнь с Василисой, веселой, добродушной, проказливой, так по нраву пришлась стремянному, что он не смог от супруги оторваться, в свою владимирскую деревеньку ее не отправил.

Доносчики — достояние всех времен и народов. Так что государь вскоре прознал про свадьбу, хитро сощурил око:

— Как на тебя, Никита, Христос поглядит, как Пречистая Богородица позрит, коли от государя своего дела тайные содеял? Грех сие.

Зная нрав Иоанна Васильевича, не терпевшего оправданий и тем паче возражений, упал стремянный на колени, смиренно молвил:

— Согрешил, государь, прости мя!

Кругом столпились люди, ближние царю, и с замиранием сердца ждали кровавого завершения событий. Но государь только что выиграл партию в шахматы у Ивана Колычева, был в хорошем расположении духа. Его подмывало блеснуть красноречием:

— Помни, стремянный, муж и жена судьбу свою совокупляют не ради блуда греховного, а токмо для воздания должной любви Господу. — Царь нравоучительно воздел перст. — Пейте от своего источника, а к чужим студенцам не приникайте. Просто реку: друг от друга не соблудите и не желайте красоты чужой. Во всяком колодце одинакова вода и ничем не разнится. Уразумел? — Попил вина, ладонью утер уста, добавил: — Привези во дворец, похвались молодой супругой! Одарить ее по-царски желаю.

Никита Мелентьев не потерял обладания. Мужественно глядя в мутноватые зрачки царя, со вздохом вдохновенно соврал:

— В болезни ныне пребывает, красная сыпь по всему телу у ей! А за ласку низко благодарю, великий государь. Да продлит Господь твои лета!

Иоанн Васильевич махнул расшитым золотом рукавом:

— Ну, лечи ее, стремянный! Может, лекаря прислать? Не хочешь — не надо…

А тут и сам государь занедужил да новые заботы навалились на него. Казалось, оставил он в покое Никиту Мелентьева, забыл о его молодой жене.

Минуло полтора года. Мелентьев все больше входил в фавор. Царь всегда за столом посылал ему куски со своего блюда, одаривал деревеньками, пожертвовал с собственного пальца старинный перстень.

Однажды теплым майским вечером, когда вся Москва успела покрыться разлопушенными клейкими листочками, когда мягко пахло резво пробежавшим к дальнему лесу в Сокольниках дождем, царь решил оказать своему любимцу честь. Разгоняя зевак плетьми, государев кортеж прискакал к обширной усадьбе Мелентьева, что на высоком берегу Неглинной, возле Рождественского монастыря.

— Встречай, стремянный, своего государя! — растянул узкий рот царь. — Чай, не ожидал такой чести?

Все засуетилось, закипело в доме. Десятки слуг сбились с ног, сталкиваясь с разбегу лбами, но подносов не роняли, и вмиг громадный дубовый стол заполнили питьем и яствами.

Как и положено по изящному этикету, появилась хозяйка с золотой чаркой вина на подносе, с низким поклоном поднесла:

— Отведай, свет-батюшка, себе на здравие!