Валентин Лавров - Тайны двора государева

Сотни огоньков свечей дрожали в позолоте паникадил, подсвечников. Дюжина великанов-дьяконов, исходивших потом и не смевших утереть чело, размахивали тяжелыми кадилами. На левом и правом клиросах — яблоку упасть некуда. То плечо к плечу стоят хористы, громкогласно и сладко вздымают под высокий купол божественные слова. Ах, лепота неземная!

Разомлевшие бояре старательно крестятся, отвешивают поклоны, бухаются на колени. Невеста — заглядение: статная, красивая.

Государь был хмур. Церковные иерархи и сам патриарх, вопреки всем царевым унижениям, просьбам слезным и угрозам, разрешения на этот брак не дали: православие-де запрещает вступать в супружество более трех раз!

«Ну, вы за сию строптивость еще восплачете слезами кровавыми!» — со злобной решительностью думал Иоанн Васильевич.

Иерихонским ревом долголетия возгласил дьякон.

Повели вокруг аналоя. Узловатыми пальцами с короткими широкими ногтями государь взял узкую холеную кисть Марии. И злоба почему-то с новой силой вспыхнула в груди его.

К целованию поднесли большой серебряный крест. Согласно чину, Мария опустилась на колени. Священник Никита, повернув лицо к государю, нараспев возгласил:

— Дабы душу спасти, подобает бо мужу уязвляти жену свою жезлом, ибо плоть человеческая грешна и немощна!

Стоявшие поблизости Басманов и Мелентьев явственно услыхали:

— Уязвлю, уязвлю!

— Слава те, Господи! — Алексей Басманов тайком подмигнул Мелентьеву. — Венчание к концу идет, ноги совсем уж взомлели.

— Да и с самой зари во рту маковой росинки не было! — сглотнул слюну тот. — Нынче чрево свое потешим, царский стол — обильный.

Вскоре гости двинулись из Спасо-Преображенского собора в трапезную. Столы на три сотни самых почетных гостей ломились от яств и напитков.

Грозный, как всегда насупленный, напомнил:

— И для черни не жалейте брашна и питий! Пусть помнят щедроты Иоанна Васильевича. Ведаю, любит меня народ, ибо вас, бояр, в трепете держу.

— Истинно так, батюшка, обожает тебя чернь, яко отца родного.

Сели за столы, заскрипели под тяжестью тел добрые лавки, коврами устланные.

Опрятные и благолепные мужички-игруны завели музыку на сурьмах, бубнах, тарелках. Их сменили сенные девки с подблюдными песнями, ужасно почему-то тоскливыми.

Государь подал знак, и девок прогнали взашей. Зато Иоанну Васильевичу понравились молодые плясицы, которые складно и степенно вели хороводы.

Гости же не могли оторвать взглядов от царицы. Она была полной противоположностью сумрачному мужу: лицо ее светилось бесконечной добротою и юной прелестью.

Сидевший рядом царь — тщедушный, с впалой грудью, бритоголовый, с красным крючковатым носом, сумрачным взглядом крошечных глазок — напоминал ощипанного воробья, по ошибке залетевшего на чужой шесток.

Иоанн Васильевич, человек неглупый, кажется, осознавал свое убожество. И это явно бесило его. По свадебному чину молодым вовсе нельзя пить и не положено набивать чрево. Государь же то и дело прикладывался к золотому с червлением кубку, и кубок в его с набухшими венами руках зримо трясся. Он уже успел возненавидеть свою новую, пятую по счету жену. И ему вдруг захотелось при всех унизить эту красавицу, показать ее никчемность и малую значимость.

В знак того, что он будет говорить, государь поднял кубок. В мгновение ока за столами все стихли. Усиленно прокашлявшись, сипло произнес:

— В писаниях святых отцов как сказано? Что есть жена? Это есть сеть для прельщения человека. — Он уперся красноватыми глазками в Марию. — «И светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа». — Государь назидательно вознес худосочный перст. — Жена есть покоище змеиное, болезнь скорбная, бесовская — тьфу! — сковорода, соблазн адский! — И он вдруг засмеялся одним ртом, показав мелкие изъеденные зубы, а глаза остались мертвыми, даже морщинки вокруг них не собрались.

Вкушавшие государево брашно дружно поддержали:

— Правильно речешь, батюшка! Это все одна бесовская сковородка.

Иоанн Васильевич вдруг рыкнул:

— Ух-х, гулены, хор-роводники! Пр-рочь! Молодым опочивать пора!

Осоловевший на голодный желудок от вина Мелентьев сдуру осмелился возражать:

— Государь-батюшка, посиди с нами! Ведь еще и первую перемену горячего не подавали.

Иоанн Васильевич окончательно рассвирепел:

— Отца своего будешь учить детей делать, выблядок поганый! Смотрю, смелы вы тут стали не по чину-званию.

Гости повели молодых в сенник.

Гульба, как и прилично свадебному торжеству, длилась всю ночь и плавно перешла на утро. Некоторые, упившись, валялись на лавках, а иные и под оными. Возле дворца гулял простой народ: пили за государя-благодетеля!

И все время, сменяясь, звонари били в колокола.

За разговорами и шумом в государевой трапезной никто не обратил внимания на вошедшего Малюту Скуратова. Тот вырвал из рук пробегавшего мимо слуги большой серебряный поднос и с размаху грохнул им по углу стола. Резкий звук заставил шумевших смолкнуть. Скуратов гаркнул:

— Государь уже собирается, скоро тронется в Александровку. Всем сказано ехать вслед. — Усмехнулся: — Упившихся покласть в сани, на ветру быстро очухаются.

За столами недовольно зашушукались:

— Недоумение одно! Чего это вдруг — ехать? Вроде бы не собирался.

Не прошло и часа, как длиннющий кортеж карет, рыдванов, возков, пошевень, саней двинулся по улицам Москвы. Под полозьями весело хрустел свежий снежок. В оранжевом диске повисло морозное солнце. Из сотен печных труб шли веселые дымы. Толпы народу стояли вдоль улиц, приветственно махали рукавицами, низко кланялись государю и молодой царице:

— Многие лета и поболее наследников! — И восхищались: — А государыня и впрямь хороша собой, краше не бывает!

Та, словно рождена была для трона, ласково улыбалась всем: юродивым, ремесленникам, нищим, торговым людям, клосным, бродягам…

Спустя четыре часа, обкусывая сосульки с бород, с трудом двигаясь в тяжелых шубах, гости спешились у царского дворца в Александровой слободе.

Иоанн Васильевич, за всю дорогу не проронивший ни единого слова, ни разу не ответивший на приветствия, подозвал Никиту Мелентьева и Малюту Скуратова. Он что-то буркнул им и закосолапил в свои покои — вкусить винца и вздремнуть после дороги.

Мелентьев же засуетился, приказал:

— Бегом десятка два мужиков на пруд — полынью пробивать!

…Толпа любопытных, собравшаяся на берегах, наблюдала за работой и рассуждала:

— Не иначе как сам государь пожелал рыбку свежую к столу выловить! Вон и креслице ему служивые тащат, на лед ставят. Дай Бог здоровья Иоанну Васильевичу, добрый он у нас! Не то что в чужеземных странах короли-нехристи. А наш, сказывают, сегодня прикажет угощение в честь своей свадьбы посадским выставить. А рыба — для закуски!