Николай Пахомов - Шемячичъ [Proza.ry]

Но огромное войско Ахмата русских не преследовало. Оно продолжало стоять на Угре, не понимая действий московского государя и опасаясь его хитрой уловки. Болезни и бескормица стали подкашивать силы татарские. Вновь усилился ропот. И одиннадцатого ноября хан распорядился возвращаться восвояси. Но не прямой дорогой, а через земли литовского князя. «Хоть тут попользуемся…» — мстительно решил он, проклиная Казимира, подбившего его на столь бесславный поход. Однако нетерпеливые мурзы, стремящиеся поскорее возвратиться в родные улусы и аулы, подвергшиеся нападению нижегородцев, со своими воинами повернули прямо к берегам Волги. И только третья часть войска пошла с Ахматом к Донцу на зимнее кочевье. По пути Ахмат и его воины в Брянской земле разграбили двенадцать русских градов, находившихся под Литвой. Там не ждали такого коварства от «союзника», врат не закрывали, в осаду не садились, потому и пострадали крепко. Когда же татары Ахмата, обогащенные грабежом, подошли к Рыльску и тоже попытались поживиться, то встретили достойный отпор. Княжеский замок на горе Ивана Рыльского и град, закрыв перед напрошенными гостями врата, ощетинились пушками и пищалями, метательными нарядами сотнями луков и копий.

Рыльский князь-наместник Василий Иванович хоть и был юн годами, да умом не скорбен. Сразу же после отъезда батюшки он призвал своих самых надежных воев-следопытов и приказал им найти московскую и ордынскую рати, да и следить издали за их действиями. «Поезжайте о двуконь, чтоб было сподручнее при длительных скачках, но смотрите, себя не обнаружьте», — строго-настрого напутствовал разведчиков. Вот те тайно и наблюдали за великим стоянием на Угре. А как только поняли, что озлобленный Ахмат стал разорять литовскую окраину, тут же доложили Василию. Он и принял меры.

Осаждать град Рыльск Ахмат не решился: по его следу и за его головой уже шли стаей голодных волков мурзы тюменских улусов с шестнадцатью тысячами воинов, ведомые ханом Иваком. Потому, покрутившись несколько часов у стен града, пооскомившись, как голодный лис на стаю лебедей на недоступном озере, поспешил убраться на зимнее становище в Белую Вежу.

— Кажись, Бог миловал, — когда опасность миновала и ордынцы удалились от града, заглядывая молодому князю в лицо, обмолвился боярин-воевода Прохор Клевец. — Можно и передохнуть, и порадоваться удаче…

Они, в бронях и оружно, стояли на крепостной стене замка, недалеко от воротной башни, откуда обозревали окрестности. Совсем недавно вот так же стоял тут один князь Василий, когда к нему прибыл с дружиной отец.

— Слава Богу, обошлось, — осенив себя крестным знаменем, согласился с ним Василий Иванович.

— И как это тебя, князь, Господь надоумил ворога поопастись да град запереть? Без Божьего промысла тут явно не обошлось…

— Батюшка надоумил. А в его словах, возможно, и был Божий промысел, — скромно заметил князь-наместник, тихо радуясь предусмотрительности родителя и удачной защите города.

— Да, батюшка твой — человек в Литовской Руси известный. С ним сам великий князь литовский и король польский Казимир Ягеллович считается… — ни с того ни с сего пустился в рассуждения воевода. — И, надо думать, доверяет: столько градов и весей отдал в удельное владение…

— То дело короля и батюшки, — не подумал раскрываться цветком-ноготком перед воеводой юный наместник.

Воевода — не солнце светлое, чтобы перед ним душу распахнутой держать. Всего лишь человек. А человеку, пусть и знатных кровей, всех помыслов княжеских знать необязательно. К тому же Прохор Клевец хоть и знатный ратоборец — лицо вон все в шрамах, — но держится скрытно, вечно сам себе на уме. А что у него на уме было вчера, имеется ныне, будет завтра — неведомо. Может, он приставлен отцом за княжичем присматривать, может, и за родителем пригляд держит… хотя бы для того же Казимира. А возможно, и с великим московским князем Иоанном Васильевичем или его присными хлеб-соль водит. Кто его знает — чужая душа потемки. Уста почти всегда замкнуты, а глаза черны, словно воды Сейма в половодье — ничего в них не прочесть…

— Плохо, что от батюшки вестей нет, — опечалился Василий Иванович. — Вон и реки стали, льдом покрывшись, и пуржит уже изрядно, а вестей все нет и нет… Как бы чего не случилось…

— Не горюнься, князь, не кличь напасть на свой дом, — искренне посочувствовал и предостерег воевода. — Даст Бог, все образумится, и батюшка твой, князь Иван Дмитриевич подобру-поздорову вернется.

— Дай-то Бог!

Но недаром говорят, что душа — вещун. В декабре, когда морозы трещали так, что и носа из изб не высунуть, пришли, наконец, вести о князе Иване Дмитриевиче. Семен Иванович Стародубский в малой грамотке сообщал, что Иван Дмитриевич, будучи ранен, попал в полон к басурманам Менгли-Гирея. «Надо о выкупе думать, — писал он полным уставом на плотном листе бумаги. — Поганые до злата падки. Будем надеяться, что Господь не оставит своей милостью старого князя. Удастся выкупить. Ты же, князь, не тушуйся, держись нас. В беде не оставим… Родственник все же, родная кровь…»

Словно обухом да по темечку, ошеломило это известие Василия Ивановича. Только горевать да ничего не делать — пагуба пагубой.

— Как быть? — обратился за советом к рыльскому воеводе Клевцу.

Тот и годами старше, и опыта в житейских делах не лишен.

— Посоветуйся с матушкой-княгиней да в Вильну или Краков1 поезжай к Казимиру Ягелловичу — удел надо закрепить за собой.

— Подобное и батюшка советовал, даже духовную на всякий случай составил…

— Вот видишь, — приободрил Клевец. — Ну, и о выкупе, само собой, мыслить надо… Только в первую очередь удел… Будет удел — и выкуп будет. Не станет удела — и выкуп не собрать… Однако, решать тебе, ты — князь.

В словах воеводы был резон.

Пока рыльский князь-наместник с малой дружиной носился от града до града, то встречаясь с матушкой в Новгороде Северском, то мчась за советом в Чернигов к Семену Ивановичу или его брату Андрею Ивановичу, матушкиному родителю — в Стародуб, прошла зима. Стало известно, что Казимир Ягеллович всю весну и лето собирался находиться в Кракове, чтобы быть ближе к Подолью и Киевской волости, куда вновь могли нагрянуть орды крымского хана.

Как только ветры обсушили не только макушки холмов, но и низины, Василий Иванович, сопровождаемый отрядом рыльской шляхты, направился в Краков. Присматривать за градом оставил воеводу Клевца. Более надежного как-то не сыскалось. Отцовские бояре или на поле брани полегли, или, подобно батюшке, в полон угодили. Те же, кто уцелел, больше держались матушки-княгини, Аграфены Андреевны. А с ней и с самой было непросто. По прибытии — встретила ласково. Расцеловала, как в детстве, в обе щеки. Но как только завел разговор о батюшкином наказе не обижать его сожительницу Настасью и нажитых ею байстрюков, от матушкиного радушия и следа не осталось.