Николай Пахомов - Шемячичъ [Proza.ry]

Последние годы не прошли даром для рыльского воеводы. Постарел, потемнел ликом. И огузок некогда кудрявой русой бороды стал бел, как лебяжий пух. Но Клевец по-прежнему был крепок телом и бодр духом.

— Да, многого она, вера, стоит, — вроде бы согласился князь. — Только, мыслю, не мира… А потому готовь, Прохор, дружины наши к ратному делу. А в остальном ты прав: ибо, взявшись да гуж, не говори, что не дюж, а, лишившись головы, стоит ли плакаться по волосам…

— Дружины наши давно изготовлены, — заверил с присущей ему искренностью тот, с удивлением всматриваясь в князя: к чему такие мысли и рассуждения. Дело-то, вроде бы, давно решенное. — Княжеского слова ждут.

— Смотрю я на тебя, воевода, — остро взглянул Василий Иванович в глаза Клевца, — и все больше и больше убеждаюсь в том, что ты — старый радетель Иоанну. Вон, с какой готовностью и радостью спешишь против литовского князя! А от ратных дел с московским всегда меня отговаривал да удерживал…

— Я, княже, радетель земле нашей русской, — не отвел взгляда Клевец. — А еще я радетель нашему княжеству, миру и спокойствию в нем. Так что же в том худого, княже?

— Ладно, не серчай, — поспешил рыльский владетель успокоить старого воителя. — Это я без зла… к слову пришлось. — Ты лучше скажи, как там новый полусотник Дмитрий с воинской наукой осваивается? От сохи ведь взят…

Приказав Янушу Кислинскому доставить из сельца сына Настасьи Карповны, Василий Иванович ни его, ни, позднее, воеводу, когда просил воинскому делу обучить, о родословии молодца в известность не ставил. Только повидавший жизнь ратоборец сразу сообразил, что к чему. Но думками своими ни с кем делиться не стал. Настасьин сын, ну и Настасьин… Сказано обучить ратному делу — значит, будет обучен. Не таких деревенских олухов учил, а этот и грамоту разумеет, и схватывает все на лету.

— Смышленый вой. К тому же и силушкой не обижен… В раменах — аршин целый! Ручищи же, что два молота в доброй кузне. Ежели кого «приласкает», то дух сразу вышибет. Копейному и сабельному бою хоть конно, хоть пеше достаточно обучен. Может не только полусотником быть, но и сотником. К тому же ни семьей, ни детьми не скован… по рукам и ногам… как другие.

— Ну, сотником, пожалуй, ему еще рановато, — не согласился князь. — Пусть пока в полусотниках походит. Надо посмотреть, как в настоящем деле себя покажет. А то вдруг: здоров молодец против овец, а против молодца и сам овца…

— И такое бывает, — не стал возражать воевода. — Один, смотришь, худ да тощ — еле-еле душа в теле, — но духом крепок. Другой — и дюж да дебел, и ростом взял, а как приспичит нужда, то и сдулся весь, как пузырь болотный. Хлоп! — и нет его.

— А что о себе сказывает? — отведя взгляд в сторону, как бы мимоходом, для поддержания разговора, поинтересовался Василий Иванович.

— Да говорит, что с сестрой росли сиротами, без отца, лишь при матери… Что ныне сестра его замужем за местным священником, которому помогла храм божий поставить в сельце… А теперь детишек рожает. Только что-то все девочки плодятся…

— Это как? — усмехнулся князь, услышав про строительство церкви. — С топором бревна тесала?

— Нет, конечно, — вполне серьезно ответствовал Клевец. — По его словам, сестра часть материнского приданого (то ли серьги, то ли колечки какие) торговому гостю сбыла. На вырученные же деньги леса купила да работников нанять помогла. Вот и построили церковь для сельского мира.

— Ишь ты, — хмыкнул в бороду Василий Иванович, — не каждый сподобится, чтобы свое кровное да на мирские дела пустить… Всяк под себя гребет.

— Да, не каждый, — кивнул седой главой Прохор. — Но мир не без добрых людей.

— Или не без юродивых…

— Или не без юродивых, — согласился Клевец, пробежав по князю цепким взглядом.

Но тот, потеряв интерес к беседе, думал о чем-то другом, внимательно разглядывая божью коровку, карабкавшуюся вверх по тонкой травинке.

«Интересно, что станет делать эта мелюзга, когда доберется до вершины: взлетит или, развернувшись, поползет вниз?» — подумал воевода, проследив за взглядом князя. И стал также внимательно, как и князь, наблюдать за неспешными действиями божьей коровки.

Однако увидеть конечный результат не удалось. Прибежавший в сад княжеский слуга прервал их созерцание:

— Московские воеводы со дружиной пожаловали.

— Кто именно и большая ли у них дружина? — потребовал уточнения Василий Иванович.

Неохотно оставив божью тварь заниматься своим делом, он встал с лавки и воззрился на слугу.

— Кажись, бояре-воеводы князь Ростовский да князь Воронцов… — растерянно захлопал белесыми ресницами рыжеватый детина. — А дружина небольшая… Воев сотни две либо три будет. К замку на горе Ивана Рыльского повернули. Меня пан Кислинский, дворецкий наш, к вам направил. Лети стрелой, говорит, извести князя…

— Кажись, кажись… — передразнил в сердцах князь слугу. — Сколько вас не учи толково говорить — бесполезно. Одно «нябось» да «кажись»… — И обращаясь уже к воеводе, молвил спокойнее: — Придется скакать в замок да встречать гостей… дорогих…

— Думаю, на рать зовут, — вставая со скамьи, обмолвился Клевец. — Что ж, поратоборствуем… Мы к тому готовы.

— Но сначала похлебосольничаем, — подмигнул воеводе Василий Иванович. — За столом и выясним, какая докука занесла к нам нежданных гостей. И вообще о многом ином порасспросим. Почитай, год слуг московского государя у нас не было, а тут появились…

Действительно, зима и весна нового, 1501 года по Рождеству Христову во владениях рыльского и северского князя прошли без ратных походов и присутствия московских воинских отрядов. Занимались охраной с помощью сторожевых застав порубежья от крымских татар и ордынцев. Но ордынцы, втянутые в очередные междоусобные войны, заняты были собой и в сторону русских земель не глядели. А крымчаки Менгли-Гирея, являясь союзниками Москвы, терзали Подолию и Киевское воеводство Польши. Грозили походом и в земли валашского господаря Стефана, разругавшегося с Иоанном Васильевичем из-за дочери Елены, оказавшейся с мужем Дмитрием в опале и изгнании.

Ожидали ответных действий литовского князя Александра Казимировича, но тому, получившему столь ощутимые поражения, было не до ответных походов. В Кракове умер его брат Ян Альбрехт, и он озаботился польской короной.

И вот на исходе лета, в Москве, не добившись новых уступок переговорами, решили военные действия против Литвы и Польши возобновить. Хотелось вернуть Смоленск и другие исконно русские города, находившиеся под пятой иноземцев.

Опытный воевода не ошибся. Прибывшие московские воеводы — князь Александр Владимирович Ростовский, боярин Семен Воронцов и государев дьяк Григорий Федоров — объявили волю государя: рыльскому и черниговскому князьям со своими служивыми людьми идти вместе с московской ратью на литовскую землю, под город Мстиславль. И взять его приступом, если жители окажут сопротивление. Если сопротивления не будет, то литовских начальных людей пленить и отправить в Москву. Жителей же града и всей округи привести к присяге на верность московскому великому князю и государю всея Руси для пущей досады Александру Казимировичу.