Николай Пахомов - Шемячичъ [Proza.ry]

Такое поведение весны смущало — все устали от долгих и холодных ночей. Хотелось тепла и света. Но обилие мартовского снега радовало: году быть урожайным. Ведь не зря же мудрые предки присказку сложили: «Много снега на полях — много хлеба в закромах». Правда, снежное обилие должно было вызвать бурное половодье. Только рылян это не пугало: на всхолмье, где находился посад, вешние воды не дойдут. А то, что притопят пойменные места да низины, так это прекрасно: потом и рыбы в оставшихся озерках можно на год запасти, и сена на две зимы вперед накосить.

Князь рыльский и северский Василий Иванович скучал. Не радовали его ни пышнотелые да румянощекие девки-песенницы в цветастых сарафанах да меховых душегреях, подчеркивающих ядреные перси обладательниц, ни вертлявые скоморохи — сопельщики и дудочники, ни речистые гусляры и гудочники. «Надоели!» — выпер их всех огулом князь из дому и приказал слугам впредь до его распоряжения на порог не пускать.

«Может позвать отца Иеронима, священника из церкви Рождества Христова?.. — думал он, уставившись пустым, грустным взглядом в проем окна, за которым сиротливо опустили ветви березы, едва различимые на фоне белого безмолвия. — Так я его уже вчера звал, — отверг князь задумку. — Что он нового скажет? Ничего. Только будет амброзию чара за чарой потягивать да бороться с зевотой, то и дело крестя рот, чтобы туда бесы не вскочили. Но для пития и без него желающих немало… А зевается сладко и мне самому», — перекрестил Василий Иванович собственные уста, только что сомкнувшиеся после очередной зевоты.

После смерти настоятеля Волынского монастыря, игумена Ефимия, князь больше других сошелся со священником Иеронимом. Даже подумывал взять его себе в духовники, ибо отец Никодим совсем одряхлел и не мог навещать своего духовного сына в доме на посаде. Из замка вниз он спуститься еще мог, но взойти на гору Ивана Рыльского уже никак. Либо княжеские слуги его туда взносили, либо другие священники или монахи. Иероним же еще был молод и крепок не только телом, но и умом. Прекрасно знал жития русских святых, слушать которые любил Василий Иванович. Особенно жития первых — святой княгини Ольги, святого князя Владимира Крестителя, преподобных игуменов печорских Антония, Феодосия, Никона и Нестора-летописца. Опять же его стараниями на Тускуре, куда чудесным образом из Волынского монастыря перенеслась икона Знамение Божией Матери, была возведена новая часовенка. Правда, он, князь, дал тогда и лесу строевого и плотников. А еще не стал добиваться, как свершилось «чудо» перенесения иконки. Монахов о том пытать — только время терять. Обрелась на берегу Тускура — и слава Богу… Но закоперщиком в строительстве часовни все-таки был Иероним. К тому же и церковь Рождества, в которой он нес службу, была под рукой — в какой-то сотне саженей от дворца князя.

«Нет, звать отца Иеронима не стоит, — уже твердо решил князь. — Пусть молится Господу… И за меня, многогрешного, тоже… Лишний раз грешить с ним не стану — пост все-таки… Не буду звать я и думца своего наипервейшего пана Кислинского. Ибо в замке он. Пока слуги до него доберутся, да пока он приползет — и день пройдет. Позову-ка я для беседы воеводу Клевца. Этот хоть и стар, но под рукой, на посаде. В советах же и Кислинского умоет».

— Эй! Кто-нибудь!.. — крикнул Василий Иванович, повернувшись к двери и хлопая в ладоши.

На зов тут же появился дворцовый служка и молча склонился в поясном поклоне.

— Позови-ка ко мне воеводу да скажи ключнице, чтобы сбитня принесла и яств нескоромных. Мне и воеводе, — уточнил, зная глупость и нерасторопность челядинцев.

Слуга удалился, а Василий Иванович в ожидании Прохора Клевца вновь воззрился в белое, завораживающее своей чистотой и бесконечностью безмолвие за окном. Вскоре в светелке появилась ключница со служанками, принесшими два деревянных жбана с исходящим паром и вкусно пахнущим сбитнем, серебряные и деревянные блюда с кашами и грибами, приправленными конопляным маслом, фруктами и овощами. Поставив все на стол, поклонились и вышли. Удалилась и ключница, зорко оглядев стол: все ли на месте, не забыты ли ложки, вилки, чары. А через полчаса все тот же молчаливый слуга, постучавшись, ввел в княжеские покои воеводу. Тот был без шапки, но в теплой шубе. Перекрестился на образа, по темным ликам которых блуждал блик огонька лампадки.

— Снимай шубу и присаживайся к столу, — после обоюдных приветственных слов сказал князь. — Истоплено изрядно. В камзоле не замерзнешь. Видишь, я тоже в камзоле — и ничего.

Клевец снял шубу, свернув, положил на лавку у входной двери. Остался в добротном суконном зипуне доброй работы. Подойдя к столу, присел на скамью напротив князя.

— Ну и марток — наденешь трое порток, — пошутил, намекая на неожиданный снегопад. Но тут же посерьезнел: — Что тревожит, княже?

— Особых тревог нет, — ответил тот тускло. — Тоска гложет… Вот решил с тобой потрапезничать, а заодно и поговорить, думы тяжкие развеять.

— Есть да пить — не на рать ходить, — улыбнулся воевода, желая приободрить князя. — А коли в беседе есть нужда, то чего не поговорить… и нужду не удалить.

— Прохор Силыч, — не сдержался от ответной улыбки князь, — я смотрю, чем ты старше, тем на слова задиристее, петушистее. Эвон, какие цветастые вирши выдаешь! Тут и нашим святым отцам, златоустам и краснобаям, не угнаться… Видать, не даром говорят, что седина в бороду, а бес в ребро.

— Что делать — старею. А старый — он, как ребенок малый: то заплачет некстати, то засмеется невпопад. Не досмотришь — и обделается…

— Ладно, воевода, не прибедняйся и в старцы себя не записывай, — не дал договорить Прохору Клевцу князь, чтобы ненароком не оскоромиться от слов, за столом непотребных. — А то с кем прикажешь на ворога ходить, Русь оборонять?.. Бери-ка лучше жбан да отведай сбитня, что стряпуха моя изготовила. Он еще горячий. Можешь прямо из жбана, но и чары имеются… — указал глазами на названные предметы обихода.

— Хоть и поел дома малость — пост ведь, — но с удовольствием отведаю сбитня и яств, — потянулся воевода сначала за серебряной чарой, а потом и за жбаном.

Князь также взял свой жбан и отлил из него в чару. То же сделал и воевода. Отпили по несколько глотков горячего, бодрящего душу напитка.

— Эх, хороша амброзия! — остался доволен княжеским сбитнем воевода, оглаживая крепкими пальцами пышные усы.

— Да, ничего… — как бы согласился князь. — Иногда бывает и лучше… Только я позвал тебя, воевода, не для оценки свойств княжеского сбитня, а поговорить о том, что ждет нас летом сего года.

— Полагаю, что крепкой рати не миновать… — отхлебнув из чары, кратко отозвался Клевец.