Эптон Синклер - Приобретут весь мир

«Безумие Адольфа Гитлера на время сделало нас союзниками», — сказал он ей, — «но русским трудно понять, что это так, и их нельзя убедить в том, что это будет продолжаться. Когда эта война закончится, Америка по-прежнему будет капиталистической страной, самой могущественной в мире. Его богатый класс неизбежно станет врагом каждой коммунистической стране. Не потому, что он хочет им быть, а из-за экономических сил, которые на него действуют».

«Не забывай, что я прочитала том Ленина», — с улыбкой заметила Лорел. — «Мне известна теория экономического детерминизма».

— Ты встретишься с моим отцом, и он тебе понравится, потому что он добрый и щедрый человек, но если ты поговоришь с ним об этой ситуации, то обнаружишь, что он экономически детерминирован, и он точно скажет тебе, почему и как. Он платит многим людям зарплату. Может быть, десяткам тысяч. И когда война закончится, для него возникнет дьявольская проблема, как сохранить эту зарплату. Для этого ему придется продавать товары за границу, и он войдёт в конфликт с государствами, которые поддерживают государственную монополию внешней торговли. Он увидит в этом недобросовестную конкуренцию и смертельную угрозу для своей 'системы свободного предпринимательства'.

— Будет ли он готов пойти на войну, чтобы покончить с этим?

— Социальные силы не работают с четкими программами. 'Проблемы' будут возникать одна за другой, и Робби будет всегда уверен, что он прав. Он будет нанимать пропагандистов для защиты своего дела, и он будет верить в свою собственную пропаганду. В какой-то день возникнет проблема, которую он назовет тем 'принципом', по которому нельзя пойти на компромисс. Боевые действия начнутся на какой-то границе, и Робби будет абсолютно уверен, что коммунисты их начали, он также будет уверен, что любой, кто против него, наемник на службе у красных.

— Довольно мрачная перспектива, которую ты выработал для своего будущего ребенка, Ланни!

— Я не притворяюсь, что знаю, что происходит, дорогая. Это то, что Герберт Г. Уэллс назвал 'гонкой между образованием и катастрофой'. Если американский народ сможет понять природу эксплуатации и конкурентоспособную систему оплаты труда, они смогут поставить свою экономику на такую базу, где они могут жить, не отдавая должное Робби, и не ссужая деньги иностранцам, чтобы те могли покупать наши товары. Но я не знаю, кто выиграет эту гонку.

От вышеупомянутого капиталистического эксплуататора пришла трансатлантическая телеграмма. Ланни ожидал получить от него ответ первым, потому что он был быстрым и деловым человеком, и ему, как Олстону, не пришлось консультироваться ни с кем другим. В сообщении говорилось: «Поздравляем и любим всех вас тчк. сообщите о своих планах тчк. Нужны ли деньги тчк никаких новостей о яхте Ориоль семья скорбит телеграфируй любую информацию Роберт Бэдд».

Когда Лорел прочла это сообщение, она сломалась и заплакала. Ланни впервые увидел, как она это делала. Это была ужасная новость, и он не мог придумать ни слова, чтобы утешить ее. Прошло более трех месяцев с тех пор, как отплыла яхта Ориоль , за это время она наверняка дошла бы до какой-нибудь гавани и сообщила бы о себе. Конечно, был шанс, что она, возможно, потерпела крушение. И те, кто на борту, прячутся от японцев или, возможно, пытаются пробиться к цивилизации. Но Лорел восприняла послание из мира духов как решение вопроса. — «Что-то говорит мне, что это правда».

Ланни мог только напомнить ей, что с начала этой войны многие десятки тысяч, возможно, сотни тысяч, вышли в море и никогда не вернулись. Это продолжается, кто мог догадаться, сколько ещё лет? Но никого из этих людей Лорел Крестон не знала. Она не жила их жизнью и не была посвящена в тайны их сердец. А с ее дядей и ее кузиной она жила и была посвящена в их тайны. — «У них были свои слабости, но они были добрыми людьми, Ланни».

«Я знаю», — сказал он. — «Но у Реверди не было большого желания жить, и мне не показалось, что у Лизбет были перспективы счастливой жизни. Во всяком случае, ты можешь воспользоваться этим утешением, если твоё сообщение истинно, что они теперь не страдают. Это один ответ на горе». Он крепко обнял ее и держал в своих объятиях. — «Жизнь для живых, дорогая. У нас есть наша работа, и, возможно, мы сможем сделать мир немного лучше, чем мы его нашли. Мы не можем покончить со смертью, но мы можем помочь остановить массовое смертоубийство».

Он знал, что со смертью дяди она получила значительную сумму денег. Он не знал, насколько велико было состояние Холденхерстов, но он знал, какую долю в нём получит Лорел, потому что он проверил список людей, которые входили в долю инвестиций Реверди в Бэдд-Эрлинг Эйркрафт в соответствии со странной схемой уклонения от уплаты налогов, которую он придумал. Ланни не упомянул об этом до поры до времени. Теперь он был возлюбленным, пытающимся разделить ее печаль и уменьшать ее, вызывая её мысли к себе. Он знал эти самые бесполезные человеческие эмоции, которые называли скорбью. Он оплакивал Рика, когда он думал, что Рик умер, и Марселя Дэтаза, а затем Мари де Брюин, а также Фредди Робина и Труди. Хуже всего были те последние два случая, когда он знал, что люди подвергались пыткам и что они желали смерти. Лорел должна надеяться, что ее послание было верным, и что никто с яхты Ориоль не попал в руки японцев.

Опытный как в любви, так и в печали, Ланни сказал жене, что она нужна ему, и что она дала ему самое полное счастье, которое он когда-либо знал. Она ответила, что он любил так много женщин, и могла ли она заменить их всех? Он заявил, что пять женщин в течение двадцати шести лет были не такими уж плохими показателями, считая, что это происходило на Побережье Удовольствия и в светском обществе Парижа и Лондона, Берлина и Нью-Йорка. В таких местах такие показатели могли считаться эквивалентом жизни в безбрачии. «Никогда не забывай, дорогая», — сказал он ей, — «две из этих женщин умерли, а остальные трое оставили меня, поэтому я точно не был дон Жуаном. Только одна из пяти, это была Труди, поняла и сочувствовала моим идеям, и она не знала моего мира и никогда не могла бы мне помочь, как сможешь ты. Она это знала, и это терзало все ее мысли обо мне».

— Разве Мари не понимала твои идеи?

— Мари была обыкновенной леди из французских провинций, католичкой и консервативной, она любила меня. Но она всегда боялась нашей любви и смотрела на нее как на грех. Кроме того, она была неописуемо шокирована, когда я стал причиной нашей высылки из Италии, пытаясь помочь Маттеотти. Она порвала со мной и не видела меня несколько месяцев после этого.

Он рассказывал ей все эти старые истории, чтобы отвлечь её мысли. Он сказал ей, что с этого времени для него будет только одна женщина в мире. Если он когда-либо посмотрит на любую другую, то это будет только темой для её рассказов. И он сообщит об этом ей незамедлительно. Он знал, что это должно быть правдой, если она когда-либо будет наслаждаться миром, потому что таково было ее воспитание. Он неустанно рассказывал ей об этом и пытался уничтожить свое европейское прошлое. Он заверил ее, что он верит каждому слову епископальной формулы, которую он произносил: «любить и заботиться пока смерть не разлучит нас». Они прошли вместе несколько испытаний, он надеялся, что он достойно выдержал их, и он был уверен, что она тоже. Теперь у них была работа, они не могли оставаться бесконечно в Советской России и должны максимально использовать свои дни. Поэтому леди из Балтимора вытерла глаза и смахнула слезинку со своего носа. Здесь, как и в Яньане не было ни пудры, ни румян.