Микаель Ниеми - Сварить медведя

Лапландец глянул на пастора исподлобья.

– Я – женщина, – сказал он на ломаном шведском.

Начальник тюрьмы посмотрел на пастора с немым вопросом – как следует реагировать на такое заявление?

А осужденному удалось, преодолевая сопротивление наручников, спустить тюремные штаны.

Несчастный сказал правду. Пенис и в самом деле отсутствовал.

Торстенссон некоторое время выглядел так, будто его вот-вот хватит удар. Потом взял себя в руки и приказал тюремному врачу обследовать осужденного. В напряженном молчании врач присел на корточки, пощупал лобок, даже залез между ног пальцем – не прячет ли хитрец свои достоинства именно там? Но, словно обжегшись, выдернул руку и растерянно сообщил, что да, какие бы то ни было мужские половые признаки отсутствуют. И поправился: полностью отсутствуют. А женские присутствуют. Потом он отодвинул воротник, заглянул и обнаружил под неизвестно откуда взявшейся тугой повязкой небольшие, но несомненно женские груди.

– Какого дьявола! – воскликнул ошеломленный Торстенссон, забыв, что упоминание имени нечистого в такой важный момент может привести к беде.

Все заговорили разом. Торжественное настроение, всегда сопровождающее казнь, как рукой сняло. Палач выглянул из ниши в стене, где по давно разработанным правилам скрывался до решающего момента. Он не мог взять в толк, что происходит. Торстенссон преодолел растерянность, продумал вопрос и обратился к осужденному:

– Ты кто такой?

Наверняка многие подумали, что лучше было бы спросить «Ты кто такая?».

– Другое, – последовал исчерпывающий ответ.

– То есть ты не Юсси Сиеппинен?

– Уже нет.

– Как это – «уже»?

– Я себе переменил. Я сделал себя другим. Другой.

– Это невозможно!

– Для noaidi? [33] Шаман ( саамск. ). Для noaidi возможно все.

Один из надзирателей, крестьянский сын из Сэвера Хольмлунд, мало что понимая в происходящем, приступил к предписанным ему с утра действиям. Вынул из кармана повязку и завязал загадочному существу глаза. Палач решил, что знак подан, и торжественно вышел из убежища. На вытянутых руках он нес тяжелый, искусно заточенный топор с широченным лезвием и узким перешейком у обуха.

Осужденного заставили положить голову на плаху. Торстенссон энергично замахал руками – погодите, мол, вопрос еще не решен. Подозвал священника, врача и двоих обязательных свидетелей в черных пальто и шляпах. Может, приволокли не того? Но надзиратели клянутся – как это не того? Самого того. Это как раз он содержался в камере для смертников. Кто же еще? Никого больше к смертной казни пока не приговаривали.

Чиновники смотрели на низкорослого, щуплого пленника и никак не могли поверить своим глазам. Длинные волосы, только на шее сострижены. Бороды, конечно, нет, но у саамов бороды растут плохо, это всем известно. Что мужчины, что женщины – все на одно лицо. А что, если вся эта история станет известной? Ничего хорошего. Для тюремного начальства – уж точно. Ладно бы, если просто засмеют, а может и совсем уж скверно кончиться. Особенно теперь, после дикого бунта в Каутокейно, – как это будет выглядеть? Кровожадный убийца-лапландец обвел вокруг пальца правосудие? А может, просто… просто дать знак палачу и покончить со всей этой историей?

Начальник задумался.

И вдруг наступившую тишину прорезал низкий утробный звук. Жуткий, вибрирующий, пробирающий до спинного мозга. Он шел словно из-под земли. У присутствующих волосы встали дыбом. Все ощутили себя ничтожными букашками перед этим звериным проклятием, проклятием самой природы, перед этим длинным и грозным, ничего хорошего не сулящим заклинанием.

– Но-о-о… а-ан-о-о-о…но-о-о…

Священник начал было громко читать молитву, пытался заглушить еретические завывания, палач занес свой наводящий ужас топор. Торстенссон повернулся к доктору, доктор косился на пастора.

Что делать? Ведь если сделать вид, что ничего не случилось, если его… если ее… Махнуть палачу – и концы в воду? Ну нет… какие концы? Все равно же просочится, и тогда уж точно беды не миновать… Надо же – вместо убийцы и насильника казнили какую-то полусумасшедшую деваху, к тому же дикарку…

Господи, что нам делать с этими лапландцами?

Медленно падает снег. Наши кеньги оставляют темные следы на свежевыпавшей пороше. Каждый день мы проходим столько, сколько можем. Если повезет – ночуем на сеновалах. Или спим под какой-нибудь разлапистой елью, тесно прижавшись друг к другу, – так тесно, что каждого из нас спасает тепло другого.

Я пойду с тобой, куда ты захочешь.

Так оно и вышло.

В последний вечер мы пошли в усадьбу. Прост взял нас за руки и долго молчал.

– А ребенок? Что Юсси скажет насчет ребенка?

– О ребенке мы позаботимся.

– Это же не твой ребенок.

– Теперь мой.

Прост повернулся к Марии. Живот уже заметно выпирал под грубым рабочим платьем – она просто не успела сшить что-то получше.

– Ты же хотела выйти замуж за Михельссона?

– Демоны. Нечистая сила, – пролепетала она, не поднимая глаз. – Мне никого не надо, кроме Юсси.

Прост облизал губы.

– Хочу напомнить: Юсси Сиеппинен по-прежнему сидит в камере для смертников в Умео. Твой муж должен зваться по-иному. – Он посмотрел на меня вопросительно.

– Запишите «Йосиф», учитель.

– Йосиф Сиеппинен?

– Нет… просто Йосиф. Этого достаточно. По-моему, лучше не придумаешь. Йосиф и Мария.

Прост пожал плечами, наклонился над книгой и аккуратно, как мог, вписал в соответствующую графу:

Йосиф и Мария.

– Итак, вы объявляете себя мужем и женой…

– Да, – тихо сказала Мария. – Объявляем мужем и женой.

Он еще раз обмакнул перо и записал:

Сим подтверждается: Йосиф и Мария обвенчаны и вступили в законное супружество.

Наши имена стояли совсем рядом, между ними остался крошечный промежуток, в котором уместился счастливый соединительный союз «и».

– И куда же вы собрались?

– На север. К океану.

Он еще раз обмакнул перо в старую чернильницу.

«Семья переехала в Норвегию», – написал прост, вздохнул и отложил перо.

Взял меня за руку и внимательно осмотрел рукав.

– Постирал?

Я признался – да. Постирал.

– А почему только левый рукав?

Я промолчал.

Прост наклонился и приложил нос.

– Медведь, – сказал он тихо. – Пахнет медведем-людоедом.

Я осторожно отвел его руку. Прост взял со стола Библию и протянул мне. Ту самую, что он приносил мне в тюрьму. Я перевернул несколько страниц и сразу понял – он прочитал мою тайнопись. До чего же он умен и проницателен, мой учитель. Мой учитель… мой отец.

– Продолжай писать, Юсси, – почти просительно сказал прост.

– Спасибо, – прошептал я. – Обязательно. Спасибо, дорогой мой… любимый учитель.