Вадим Деружинский - Чёрная лента

Второй полицейский, моложе и повыше, с лихо надвинутой на лоб фуражкой, шепотом ответил:

— Ловко вы все-таки придумали с этой формой и патрульной машиной. Полицию тут никто не ждет…

Его собеседник в ответ, будто поправляя воротник рубашки, приложил палец к губам.

Первым из этих людей в форме был профессор Чеслав Дайнович. Вторым — журналист Алесь Минич…

После отъезда из замка они на своей «ТАТРЕ-77» снова заехали в местечко Медники, где оставили на сохранение вместе со спрятанным крестом Витовта новые находки — чашу Ягайло и блокнот Доминика Радзивилла. Оттуда же профессор позвонил своему другу — комиссару виленской полиции Франтишеку Луцкевичу, которого огорошил просьбой одолжить на ночь патрульную машину и два комплекта полицейской формы. Комиссар так и не понял, зачем это нужно, но поверил обещаниям Дайновича о высших государственных наградах за содействие в каком-то важнейшем и секретном деле. Так журналист и профессор, прибыв в Виленский комиссариат, преобразились в полицейских и, оставив там свою «ТАТРУ-77», уехали к Музею восковых фигур на патрульной машине.

— Слушайте, пан профессор, — шепнул Алесь, поправляя фуражку, — а может, нам с вами пойти работать в полицию? Будем дела всякие распутывать… Вот нам уже и форму дали, и даже машину…

— Не время для шуток, — бросил на него строгий взгляд Дайнович, отвечая так же шепотом и прикрывая рот кулаком. — Не забывайте, что за нами, возможно, уже наблюдают. Действуем по плану. Говорим измененными голосами. Вы Микола, я Томаш. И больше естественности… Точнее, естественного для поведения полицейских…

— Я понял… — журналист расправил плечи, поднял подбородок и сунул большие пальцы рук за ремень на поясе.

— О, боже! — простонал профессор. — Только не изображайте шерифа из американских фильмов! Вы обычный полицейский-трудяга, уставший от долгой смены.

— Как скажете…

Они отошли от машины и неспешным шагом прошлись вдоль темного фасада дома, заглядывая в черные окна.

— Микола! — обратился к напарнику Дайнович голосом уже громким и неузнаваемо низким. — Это тут видели воров?

— Похоже, что луг, Томаш! — хрипло ответил Алесь. — Позвонили в участок и сказали, что в музее кто-то ходит с фонариком. Надо проверить.

Они остановились у большой железной двери с двумя каменными львами по обе стороны. Осмотрелись в свете тусклой лампы над входом. Профессор толкнул рукой дверь:

— Заперто! — прошептал он.

— Вот холера! — выругался тоже шепотом журналист, потерев лоб, который жала узкая фуражка. — Что же будем делать?

— Ничего страшного, — ответил так же тихо профессор. — У меня есть связка полицейских отмычек. Сейчас открою…

Пока Дайнович возился с замком, Алесь отошел в сторону, делая вид, что заглядывает в окна и вообще изучает обстановку.

— Слушай сюда, Микола! — наконец позвал его в тишине пустой улицы бас напарника. — Это точно, воры. Тут, кажется, дверь открытая…

— Что ты говоришь, Томаш! — с удивлением раздалось в ответ хриплым голосом. — Кто же ее открыл? Повсюду воры…

Войдя в музей, они включили карманные фонарики.

— Похоже, Микола, тут никого нет… — сказал Дайнович, и его слова отозвались громким эхом в стенах огромного темного дома. — Давай с минуту осмотримся и пойдем. Нечего нам тут делать…

Алесь хотел было и дальше подыграть профессору в этом спектакле, целью которого было быстро найти спрятанный пакет с фотографией убийцы и так же быстро исчезнуть. Но внезапно почувствовал, что у него отнялся язык.

На него снова нахлынула волна какого-то дежа вю, ощущения уже пережитого и совершенного нереального — едва лишь он вдохнул специфический воздух музея и едва снова увидел в свете фонариков искаженные тенями лица восковых манекенов. Уж очень они были похожи на такие же не живые лица трупов, которые он тут видел в ночь, когда все это началось. И похожи своей восковостью — что главное — на его собственное лицо, когда он смотрел тут на себя в зеркало — и не узнавал себя в этом зеркале…

Кто труп, кто живой? Кто манекен, а кто мертв? Тут стояла, как ему тогда чудилось, восковая статуя в форме полицейского. Но статуя оказалась живой, а потом стала трупом. А теперь они пришли в этот музей, как выразился профессор, тоже «манекенами», потому что тоже липовые полицейские… Или потому, что тоже станут трупами, как все тут?..

Алесь почувствовал, что ему становится муторно. И показалось, что вошел не в Музей восковых фигур, а в какой-то чудовищный морг, где живое запросто становится мертвым, и так же просто мертвое становится живым — как тот забальзамированный Ленин в подвале, который подмигивал ему — такому же тогда восковому по лицу — из своего саркофага. Наваждение…

Чеслав Дайнович, похоже, ожидал такой реакции своего друга. Он вынул из кармана фляжку с коньяком и заставил остолбеневшего Алеся сделать несколько глотков. Тот закрыл глаза и, набрав воздух в грудь, ощутил, что грезы унесло — как уносит порыв свежего ветра гнилые туманные испарения над болотом. Почувствовав прилив сил, Минич поднял большой палец руки. Проделав все это в полной тишине и в темноте, они двинулись дальше.

Со стороны действительно казалось, что это просто двое полицейских, заглянувших сюда на минуту.

Точнее сказать, почти так казалось. Потому что кое-какие сомнения у тайно наблюдавшего за вошедшими в музей появились. Но соглядатай колебался, а потому решил выждать, что будет дальше. Как наблюдает паук из укромного места за своей паутиной…

«Итак, — размышлял профессор, оглядываясь по сторонам, — сын владельца музея, изображавший статую полицейского, сказал, что конверт с фотографией убийцы он спрятал где-то здесь. У одной из восковых фигур, возле которых той ночью я беседовал с Отто Клаусом. Но возле какой именно?»

Таких фигур было всего несколько, ведь их беседа оказалась недолгой. Чеслав Дайнович медленно прошелся по залу музея, припоминая те события. Его шаги по паркетному полу тут же отозвались эхом в темных дальних углах. Алесь двинулся следом, освещая фонариком восковые лица кукол.

— Какое проклятое место… — прошептал он с отвращением. — Эти истуканы похожи на оживших мертвецов…

Профессор скептически оглядел ведьму на метле, висящую над самым входом: вряд ли конверт у нее. Он вспомнил, что останавливался возле Бонапарта Наполеона и Чарлза Дарвина, который из-за нечесаной бороды был похож на обезьяну. Но немец подошел к нему позже, когда он стоял у композиции с лондонским Джеком-Потрошителем. Потом они осмотрели поднявшего себя за волосы барона Мюнхгаузена. Затем Клаус философствовал у сценки с Красной Шапочкой и ее бабушкой, которая вынула огромную голову из вспоротого живота волка, больше похожего на собаку. И, наконец, шахматисты Гитлер и Сталин, играющие партию человеческими черепами.