Валентин Лавров - Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

— Что ж это за народ такой! Нет, я ничего не понимаю.

— Русский народ никто не понимает, — усмехнулся Нилов.

Государь задумчиво покачал головой:

— Дезертиры и смутьяны — разве это народ? Это отребье. А народ пашет землю, кормит хлебом и себя, и всю Европу.

— И любит царя-батюшку, — вставил Нилов.

Государь сморщился, как от зубной боли, вновь стал мерить шагами обширный кабинет, и ковер заглушал его шаги. Он думал: «Что станет теперь с Россией? Конечно, можно ввести в столицу армию, разогнать демонстрантов, выявить и предать военному суду зачинщиков. Но этим я лишь загоню болезнь внутрь, но не излечу ее. Надо что-то делать решительное. Но что? Что? Я не держусь за власть, меня беспокоит лишь одно: судьба миллионов людей, составляющих империю. Если моя отставка поможет навести порядок, я покину трон».

— Ваше императорское величество, — проговорил Трегубов, — я могу быть свободен? — Он накинул на плечи пальто, нахлобучил шляпу, схватил трость и поспешил прочь, уже сожалея о своей откровенности. Профессору до слез было жаль государя, но, если говорить откровенно, ему, как и другим, тоже хотелось демократических перемен.

Нилов, желая отвлечь государя от мрачных мыслей, сказал:

— Государь, вы слыхали о новых похождениях красавчика Соколова?

Государь недоуменно поднял взор, переспросил:

— Что-что?

— Батюшев рассказал мне: Аполлинарий Соколов освободил плененных немцев — начальника германской разведки Шульца и известного вам фон Лауница — и бежал с ними за линию фронта. Какой прохвост! Представляю, что чувствует его отец, этот заслуженный человек…

Нилов ничего не знал о миссии Соколова. Государь промолчал, но его лицо просветлело. Он подумал: «Вот, кажется, кто никогда престолу не изменит — граф Соколов. Но неужели все остальные, все обласканные мною чины окажутся предателями? Не могу поверить в это». Увы, на Руси случается такое, что разумом не понять.

В тот же день за обеденным столом в Царском Селе собралась августейшая семья. На обед были приглашены генералы Лукомский и Комаров, дежурный полковник флигель-адъютант Линевич.

Линевич был молчаливый человек лет сорока, с большими залысинами и тщательно набриолиненными жидкими волосами. Когда-то Соколов спас его от крупной неприятности. Случилось это в 1913 году. Флигель-адъютант устроил пьяный дебош с мордобитием и порчей имущества в петербургском ресторане «Вена». Владелец ресторана отправился с жалобой в полицию. Соколов был знаком с Линевичем. Он снизошел к его просьбам и замолвил слово перед товарищем министра МВД Джунковским. Тот своей властью не дал делу ход.

Линевич и Комаров водили между собой дружбу.

Нынче государыня заметила, что Комаров чем-то озабочен. Внесли десерт — ананасовое желе. Государыня пригубила токайского и обратилась к Комарову:

— Владимир Александрович, у вас какие-то неприятности? Вы, кажется, грустны…

Тот глубоко вздохнул, нахмурился еще больше. Затем, глядя на царицу печальным взглядом, могильным тоном произнес:

— Ваше императорское величество, я не смел портить вам аппетит, у меня очень неприятное известие. Но вы спросили… и я вынужден сообщить…

Все с любопытством воззрились на Комарова. Тот в очередной раз глубоко вздохнул, словно перед прыжком в глубокую воду:

— Известный всем полковник Аполлинарий Соколов… бежал к врагам.

Императрица вздрогнула, кусочек желе упал на скатерть.

— Что значит — бежал?

Линевич удивился:

— Откуда такие сведения?

Комаров, глядя на государыню, продолжал:

— Ваше императорское величество, прямо перед обедом фельдъегерь доставил германские газеты. Я успел бегло просмотреть их: везде аршинными заголовками напечатано: «Знаменитый русский граф полковник Аполлинарий Соколов спасается из гибнущей России в Германии».

Государыня, пораженная неприятным известием, замолкла. Великая княгиня Ольга, тайно питавшая глубокую симпатию к атлету-красавцу, громко прошептала:

— Нет, это невозможно!

Комаров, всегда завидовавший удали знаменитого графа, печально покачал головой:

— Этот бретер действительно оказался изменником.

Линевич зло проговорил:

— Граф был ловок жуликов ловить, а на фронте трусом оказался.

Цесаревич вскочил, да так резко, что повалил тяжелый стул, крикнул:

— Это ложь, это неправда! — и с громким плачем бросился из столовой.

Императрица устремилась за ним. Обед на этом прервался.

До отречения Николая Александровича оставалось три дня.

Вечно веселый и беззаботный Париж осенью 1914 года едва не пал под могучими ударами германской армии. Передовые немецкие части, ведомые кронпринцем Генрихом Прусским, не дошли до французской столицы каких-то верст двадцать. И только помощь России спасла Францию от поражения.

К весне семнадцатого линия фронта была значительно отодвинута и проходила по Пиру, Суасону, Реймсу, Вердену, Сен-Миелю.

Довоенный Париж привлекал к себе тысячи людей. Художники и литераторы искали здесь вдохновения, богачи находили тут веселье, красотки со всех концов света съезжались сюда для любовных приключений, и почти никто не разочаровался в своих надеждах.

Позже пришла эпоха «салонов». Сначала были салоны искусства, затем их затмили весенние автосалоны, но вскоре на смену им пришли декабрьские воздухоплавательные выставки.

Соколов до войны много раз бывал в этой «столице мира». И уже на второй-третий день после приезда начинал скучать о булыжных московских мостовых, о трактире Егорова в Охотном Ряду, о букинистических лавчонках на Лубянской площади или Сухаревском рынке.

И вот в середине февраля 1917 года гений сыска вновь оказался на парижской брусчатке. 7-ю армию германцев, которую до своего пленения возглавлял кронпринц Прусский, теперь отделяли от Парижа уже почти двести верст.

Соколов был поражен: тяжелое военное положение Франции мало отразилось на быте парижан. Зеркальные витрины и чисто вымытые стекла магазинов отражали роскошные товары. Женские и мужские туалеты, нижнее белье и готовое платье, фильдеперсовые женские чулки и мужские подтяжки, дорогие шляпки и модные котелки, одеколон и лосьоны соседствовали с изысканными духами и коробочками пудры, бриллиантовыми ожерельями и крупными изумрудами, дорогим столовым фарфором — все это было можно видеть за широкими стеклами витрин.

Как в мирное время, шлифуя асфальт, отчаянно жестикулируя и громко разговаривая, неслась бесконечная пестрая толпа.

Появилось много инвалидов на костылях или с пустыми рукавами. Были и вовсе безногие, на тележках, толкавшие себя деревянными «копытцами». Но людей в военной форме здесь было гораздо меньше, чем в Москве или Петрограде. Соколов знал: французы не любят военную форму и снимают ее при первом удобном случае.