Валентин Лавров - Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

Генрих, наследный принц династии Гогенцоллернов, сын Вильгельма, с самых ранних лет воспитывался в строгих, почти казарменных условиях. Он спал на жесткой постели и круглый год при открытых окнах, вставал по сигналу ровно в шесть утра. Молитва, гимнастика, холодный душ, простой завтрак — никаких излишеств. Весь день был заполнен занятиями, в том числе физическими. Ровно в десять вечера — молитва и отход ко сну.

Генрих полагал, что каждый мужчина обязан подчиняться железной дисциплине, много работать на пользу Германии и вести абсолютно здоровый образ жизни. Сам он никогда не курил, не пил, не прелюбодействовал, то есть был вполне нормальным человеком. (Ненормальные те, кто угнетает природу человеческую гнусными пороками.)

Он знал, что окружающие люди считают его необыкновенно мужественным. И хотя Генрих, как все люди, порой испытывал и страх, и неуверенность в своих силах, он никогда не показывал эти слабости. И, постепенно войдя в роль бесстрашного героя, он из нее уже никогда не выходил.

И вот теперь, ожидая своего последнего часа, он нисколько не раскисал, а, напротив, держал себя необыкновенно спокойно и мужественно и даже шутил с начальником тюрьмы, когда тот заходил к нему в камеру. Надзиратели, будучи наслышаны о замечательном заключенном, невольно испытывали к нему и любопытство, и симпатию.

Сохранять бодрость духа помогала вера в свою счастливую звезду. Принц даже не допускал мысли, что его жизнь может оборваться на тридцать первом году, ибо он еще ничего не успел сделать для осуществления главной цели, для которой, по его глубокому убеждению, он был рожден, — служения на благо великой Германии.

В тот памятный вечер он услыхал в коридоре, на металлическом переходе, гулкие звуки шагов. Сердце забилось чаще: «Неужели за мной? Все, конец? Господи, не оставь меня, всели в меня мужество и прими с миром душу мою».

В камере, загородив дверной проем широченной спиной, появился какой-то необыкновенный здоровяк с очень красивым мужественным лицом. Длинные баки почти сливались с чуть загнутыми вверх пышными усами, синие глаза смотрели весело и дерзко. Облик атлета словно говорил: «Весь этот мир принадлежит мне! Я — большой и сильный, а вы — мелкие букашки, ползающие у меня под ногами».

Принцу этот человек показался знакомым. Он напрягал память и не мог вспомнить обстоятельства, где с ним встречался. Но он вдруг твердо почувствовал: «Вот тот, кто пришел избавить меня от смерти!»

Соколов с интересом разглядывал царственного узника.

Спустя четырнадцать лет после совместного плавания на подводной лодке Соколов вновь увидал кронпринца Генриха, наследника прусского престола. Тогда это был шестнадцатилетний юноша с копной белокурых волос, ниспадавших на плечи, безрассудно смелый, едва входивший в жизнь.

Теперь Соколов увидал чрезвычайно прямого тридцатилетнего человека, среднего роста, с очень спокойным лицом, не сломленного несчастьями. Наследный принц сидел на тщательно застеленной металлической койке (точные копии которых, замечу, позже появились в бывшей военной тюрьме — Лефортовском изоляторе для политических заключенных в Москве) и с удивлением рассматривал вошедшего к нему великана. Принц вежливо спросил:

— Вы пришли за мной? Меня сегодня расстреляют?

Соколов весело подмигнул и вдруг нарушил тюремную тишину криком:

— Встать, бош проклятый, кровопивец германский! Убийца французских малюток — смир-рно! — И тут же шепнул по-немецки: — Ваше высочество, я по приказу Шульца! Ровно в четыре утра жду внизу, — многозначительно посмотрел на окно. Затем Соколов, загораживая широченной спиной дверной глазок, просунул руку под полковничью шинель, освободил узел, и на каменный пол мягко упал моток шелковой веревки, а еще чехол с пилами прекрасной немецкой стали «Золинген». Туда же, в чехол, предусмотрительно были положены нарочно купленные и тщательно запакованные часы.

Словно заправский футболист, Соколов мягким ударом ноги загнал под нары свой драгоценный подарок. И снова заорал:

— Убью, расстреляю, растерзаю! Смерть Циммерману! — показал четыре пальца и снова по-немецки повторил: — Сегодня ночью!

Мужественный принц Генрих сухо сглотнул, на этот раз он не смог скрыть радостного волнения.

Соколов вышел из камеры, в которой пробыл не более одной минуты. Строго посмотрел на притихшего Пенчика.

— Этот наглый бош не изволил подняться при моем появлении. Наглец!

— Да, он никогда не встает при появлении администрации.

— Приказываю лишить обеда, ужина и завтрака. Даже воду не давать. К преступникам — никакой жалости!

— Слушаюсь и передам по смене: не кормить до завтрашнего обеда.

— Благодарю за службу! Представлю, Пенчик, вас к званию майора.

Через три минуты Соколов в сопровождении дежурного офицера прошел мимо стражи и полной грудью вдохнул воздух свободы.

Он вспрыгнул в автомобиль и погнал в гостиницу, где в люксе томилась страстью красавица Маргарита.

Дежурный офицер Пенчик смотрел вслед авто и думал с почтительным восхищением: «Не человек — зверюга! Побольше бы таких, навели бы в стране порядок, а то ишь, демократию развели, распустили!»

Соколов, в свою очередь, размышлял о Пенчике: «Прекрасный тюремщик, исполнительный! К Генриху никто не появится до завтрашнего вечера. Теперь все будет зависеть от принца и… удачи!»

Маргарита бросилась на шею Соколова:

— Я заждалась вас, но сердцем чувствовала: с вами все хорошо! — С улыбкой заглянула ему в глаза. — Правда?

Соколов сдержанно ответил:

— Правда! — Поцеловал ей нос, щеки, глаза.

Маргарита зашлась в истоме, тяжело задышала:

— Милый, я не представляю, как останусь одна! Я не могу понять, как прежде жила без вас! Позовите меня хоть на край света, хоть в пустыню Сахара…

Он искренне отозвался:

— Если бы, Маргарита, вы знали, как стали мне дороги! Я люблю сильных, благородных и решительных людей. Такие даже среди мужчин — большая редкость. А вы — настоящая героиня. Быть с вами — великое счастье. Вы очень помогли мне…

— Пожалуйста, расскажите, умоляю, какому делу помогла?

— Мой сладкий друг, несмотря на ваши превосходные достоинства, я вижу: вы любопытны, как все женщины на свете. И это хорошо. Но сегодня не могу вам открыть секрета. Пройдет сколько-то времени, может, десятилетия, и вы прочтете об этом в самых лучших, самых захватывающих книгах. Сегодня мы с вами творим историю. Мы — избранные. Если я вам дорог, не спрашивайте меня ни о чем.