Александр Арсаньев - Похищение

– Резонно, – проговорил Поздняков, а Валерий Никифорович только тяжело вздохнул. – Но что нам в таком случае делать?

– Ждать, – просто ответила я. – Пряхин заявит о себе в ближайшее время. Так мне кажется. Не в его интересах надолго задерживаться в городе. Он далеко не глуп, поверьте. И он довольно опасен. Кстати, Валерий Никифорович, вы просматривали почту? Нет ли там каких сообщений?

– А что? – встрепенулся генерал. – Прошлое письмо, насколько я помню, было просто подброшено под дверь, причем здесь почта?

– Ну, хотя бы притом, – ответила я, – что не следует и эту возможность сбрасывать со счетов. Теперь Пряхин будет более осторожным и не станет рисковать, пытаясь подбросить письмо под дверь, даже при помощи уличного мальчишки. А почта?.. Словом, надо бы посмотреть, для проформу хотя бы, – закончила я.

– Хорошо, – устало согласился генерал и принялся просматривать корреспонденцию, лежащую на письменно столе. Я внимательно за ним наблюдала. Его превосходительство отбросил несколько конвертов в сторону, затем вскрыл один, пробежал глазами и тоже отложил, потом – другой, снова отложил. И, наконец, взяв в руки третий, он прищурился, пробежал глазами еще раз надпись на конверте, нервным движением надорвал край, вытащил тонкий лист, прочел раз, другой, третий и, растерянно глядя на нас с Михаилом Дмитриевичем, прошептал:

– Oui, vous aver raison…

– Когда? – коротко спросила я.

– Завтра, – и его превосходительство протянул нам бумагу.

На обычном белом листе было начертаны четыре коротких фразы:

«Суббота. Десять вечера. Театральная площадь. Петрушечный балаган».

Меня поразила только одна вещь – последнее письмо было написано по-русски. То, что Пряхин выбрал Театральную площадь, я не удивилась. Очень легко затеряться в разноцветной, гуляющей людской толпе. Так меньше шансов, что на тебя обратят внимание, а тем более – запомнят. Петрушечный балаган, насколько я имела представление, стоял на самом краю аттракционов, на углу Никольской улицы. Опять же, очень удобно, можно незаметно подойти и также незаметно скрыться, прихватив деньги. Даже не придется отпускать извозчика. Мальчика можно оставить там же, на углу Никольской. Народу там поменьше, так что нетрудно будет обнаружить ребенка. Удобно, очень удобно. И вряд ли кто-то обратит внимание на человека с…

– Вы намерены передать выкуп? – спросила я у Валерия Никифоровича.

– Конечно! – воскликнул он. – Вы еще спрашиваете?

– А в чем? В саквояже?

– Я не думал… Возможно, – проговорил Селезнев. – А что, это важно?

– Может оказаться важным, – вместо меня ответил Поздняков. – По крайней мере, те, кто будут участвовать в задержании преступника, точно должны знать, в какой именно сумке вы передадите деньги.

– Вы что, хотите его задержать?

– А вы, ваше превосходительство, разве вы хотите, чтобы злодей скрылся с деньгами? – парировал Поздняков. – Его нужно задержать! Я подключу к операции наилучших своих филеров. Они встанут по периметру и мы выловим этого Пряхина, – Михаил Дмитриевич довольно потер руки. – Будет знать!

– Только одно, – вступила в разговор я. – Помните, что Пряхин очень осторожен, у него наверняка наметанный взгляд, и если он почувствует слежку, то никто не сможет гарантировать, что Ника останется в живых.

У Селезнева заблестели от слез глаза, но сейчас нужно было отставить сантименты в сторону и сосредоточиться на поимке шантажиста. Ставкой в этой игре была Никина жизнь, и потому я вовсе не собиралась сейчас предаваться горю, нужно было тщательно подготовиться. Об этом я и заявила. Мужчины со мной полностью согласились, и Валерий Никифорович даже постарался и взял себя в руки.

– Нужно помнить и о том, – продолжила я, – что Пряхин, хотя и пытался убить нас с господином Гвоздикиным, но не может быть до конца уверен в том, что ему это удалось. Значит, повторюсь еще раз – он будет осторожен вдвойне. Я его видела и смогу узнать. И он это непременно учтет.

Мы продолжили обсуждение в том же духе и, наконец, когда за окнами уже начало светлеть и небо из черного стало серым, мы, усталые, но вполне довольные стали прощаться с его превосходительством, условившись встретиться с ним ближе к вечеру.

По нашему плану выходило, что Селезнев ни в коем случае не должен был оставаться на площади, хотя Валерий Никифорович и очень рвался в бой, но мы настояли на том, чтобы он ожидал известий в карете, неподалеку от условленного места. На этом, в основном, настаивала я, опасаясь любых неожиданностей, любого вмешательства.

Агенты Позднякова, переодетые, как говорится, кто во что горазд, должны были занять наблюдательные посты вдоль Никольской, а также Московской улиц, с тем чтобы проследить, в каком направлении отправится наш «объект». Пытаться схватить его на площади, полной людей, не представлялось возможным. И потом, нужно было дождаться момента, когда он возьмет саквояж и оставит мальчика.

Я, со своей стороны, решила погулять неподалеку от балагана в назначенное время. Учитывая то, что внешность Пряхина мне была известна, я могла его заметить раньше филеров. Хотя… Хотя и он, конечно, мог заметить меня. Причем, еще раньше, чем я его. Я обещала мужчинам, что буду предельно внимательна и постараюсь одеться так, чтобы меня было не так уж просто узнать.

– Кстати, – резонно заметил Поздняков, – а вам не кажется, что точно таким же образом рассуждает и Пряхин? Он ведь тоже может прибегнуть к маскараду.

Да, Михаил Дмитриевич был прав. Но все же, я решила, что следует тщательно осмотреть место, а затем уже, пожалуй, и посидеть где-нибудь неподалеку в карете. Я не могла пропустить операцию!

Словом, уже в начале шестого утра, мы с господином подполковником, покинули Селезнева.

Естественно, что, вернувшись домой, первым делом я решила выспаться. Поэтому, легко перекусив, я отправилась в спальню. Алена, помогая мне раздеваться, сообщила, что вчера вечером приезжал господин Лопатин и, не застав меня дома, очень расстроился.

Я немного пожалела о том, что так сложилось, однако, почувствовав вдруг неимоверную усталость, после бессонной и весьма богатой на события ночи, уснула тотчас, едва моя голова коснулась подушки. Однако предварительно я велела Алене разбудить меня часов в шесть пополудни.

Алена разбудила меня в семь, сославшись на то, что «оченно было жаль вас тревожить, барыня, так-то сладко вы почивали». Она заявила, что и вовсе не стала бы меня будить, но вновь прибыл господин Лопатин и моей своенравной горничной ничего не оставалось, кроме как, рискуя навлечь на свою голову мое недовольство, все же меня разбудить. Недовольство она, конечно, на себя навлекла, но времени у меня было не так уж много, а потому я ограничилась грозно сдвинутыми бровями и нестрогим выговором.