Александр Арсаньев - Тайны архива графини А.

– Не скажу… – смутился он, они платочек на головку надели, так что лица не видно.

– Хотя бы лет-то ей сколько, ты можешь сказать? – обиженно протянула.

– Это могу, – охотно кивнул он. – Ваших лет будут и по фигуре, извиняюсь, вашей комплекции.

– А хоть на чем она приехала – ты заметил?

– Как можно не заметить. Думаю… в карете.

– Думаешь или знаешь.

– Знаю. То есть… – он смутился и замолчал.

Я уже не надеялась что-нибудь от него услышать, но он неожиданно воскликнул:

– Ну не пешком же она сюда пришла? Чай не крестьянская баба, чтобы ножки-то топтать.

У меня вырвался вздох разочарования, и Алексей, испугавшись, что не получит больше ни копейки, отчаянно пытался вспомнить хоть что-нибудь приметное.

– У нее руки были в болячках, – неожиданно выпалил он.

– В каких болячках? – не поняла я.

– А будто покорябал ее кто, или содрала, – объяснил он и, демонстрируя мне, каким образом это могло произойти, чуть не до крови царапнул себя длинным желтым ногтем.

– Как же ты рассмотрел, она ведь, наверное, была в перчатках?

– Точно, только они у нее, извиняюсь, не совсем целые…

– Дырявые, что ли?

– Точно так-с…

Мы еще некоторое время разговаривали подобным образом, из моего ридикюля в его руку перекочевала почти вся мелочь, в результате я могла нарисовать портрет странной молодой особы в рваных перчатках, с дорогим букетом роз и с платочком на голове.

И я попыталась это сделать, как только вернулась от старосты.

На то, что у меня получилось, невозможно было смотреть без смеха. Я отбросила листок с рисунком, сочтя этот комический эффект результатом бесстыдного вранья и неумелого фантазирования небогатого на выдумку крестьянина.

И наверное забыла бы о нем, если бы не одно обстоятельство…

В дороге я немного простыла и вечером того же дня послала Степана в деревню за молоком. Через некоторое время он вернулся без молока, объяснив, что старуха, к которой он обратился, корову еще не доила, но обещала прислать горшочек с внуком.

В скором времени тот действительно прибежал с красными от холода ногами и в одной рубашонке.

Я усадила его с собой за стол и напоила горячим молоком. Он перестал стучать зубами и осмелел. На всякий случай я и его спросила, не видел ли он приезжавшей на днях барыни.

И к моему удивлению он тут же заявил, что какая-то «драная барыня» действительно третьего дня побывала на кладбище и что вышла она из болота.

Смеху ради я показала ему свой рисунок, увидев который, он захохотал, а потом спросил:

– Так что же вы спрашиваете, если знаете ее?

Проводив мальчика, я разгладила рисунок и спрятала подальше. Если он не пошутил, то это был точный портрет посетившей личардову могилу женщины.

Как вы догадываетесь – мне было о чем подумать в этот вечер.

Впервые за все время, что Степан служил у меня кучером, я увидела его спящим. Потому что разбудила его даже не утром, а глубокой ночью.

Сама я в эту ночь не сомкнула глаз и даже не раздевалась.

Степану, видимо, передалось мое волнение. Изменив своей обычной невозмутимости, он впервые на моей памяти, запрягая лошадей, бранил их на чем свет стоит, а не ласково уговаривал, как обычно. Мне даже показалось, что у него дрожат руки. Но скорее всего, это все-таки было результатом воображения, потому что такого просто не могло быть. Эти руки были созданы из другого материала. И дрожать не могли даже теоретически.

Меня, в отличие от него, на самом деле немного трясло, то ли от волнения, то ли от утренней прохлады. Туман еще стоял над деревней, что в этих болотистых местах совсем не редкость. А солнце еще не появилось из-за горизонта и лишь напомнило о своем существовании небольшой полоской желто-сиреневого цвета.

Путь наш на этот раз лежал в Хвалынск – небольшой уездный городок Саратовской губернии, до которого от Синицыно хоть было и недалеко, но благодаря полному отсутствию дорог и большому количеству в этих местах болот, рек, ручейков и непросыхающих луж добраться до него тогда было не так-то просто.

Но долго ли, коротко ли, как в сказке говорится, но мы таки добрались до этого центра цивилизации, который в те времена мало чем отличался от большой деревни, разве что большим количеством церквей и не меньшим количеством трактиров и кабаков.

Но сегодня жизнь кипела в Хвалынске ключом, мы оказались в нем на самую Пасху и пересекли городской вал под перезвон колоколов. Город встретил нас толпами гуляющей, празднично одетой публики, звуками духовых оркестров и запахом куличей.

Но мне, грешнице, было в этот день совсем не до нарядов и угощений, хотя Пасха – один из самых любимых мною праздников.

Наряду с Рождеством и Масленицей она являет собой один из трех столпов всей российской действительности, и, пожалуй, нет в нашей стране человека, который бы при одном лишь звуке этого пряничного-ванильного слова не испытал приятно-щемящего волнения в груди.

Но на этот раз мои мысли были далеко не лучезарного свойства. И в какой-то момент я почувствовала себя едва ли не моральным уродом. У всех вокруг были такие светлые лица, а в моей реальности не было места празднику – его место там заняли смерть, порочные страсти и преступления.

Мой расчет сводился к тому, что Хвалынск был маленьким городком, где каждый человек на виду. Чего вы хотите, если даже громадный по сравнению с ним губернский Саратов едва ли насчитывал в то время 50 тысяч.

И тем не менее задача моя была нелегкой. Главным образом благодаря тому, что дело происходило на Пасху. Из деревень понаехало сюда столько народу, что я не узнала знакомого с детства тихого провинциального Хвалынска.

А ко всему прочему на центральной площади города развернулась ярмарка, и, увидев ее шатры, я начала сомневаться в целесообразности своего сюда приезда. И в тот самый момент, когда я совсем было упала духом…

– Христос воскресе, Екатерина Алексеевна, – неожиданно услышала я знакомый голос. – Какими судьбами в здешних палестинах?

Обернувшись на голос, я узнала своего старого знакомого – Петра Анатольевича Вольского, доводящегося мне даже каким-то родственником, весьма интересного молодого человека без определенных занятий, сына богатых родителей, в последнее время подвизавшегося на ниве изящной словесности.

Проще говоря, он стал литератором, то есть пописывал стишки и прозу, а в последнее время сотрудничал с газетой.

Газета эта называлась «Прибавление к Саратовским губернским ведомостям». Она пользовалась успехом во всех слоях общества благодаря тому, что в ней, в отличие от самих «Саратовских ведомостей», публиковались анекдоты, сообщения о разных любопытных происшествиях и хозяйственные советы.