Игорь Шприц - Двойной Нельсон

Вершинин аккуратно свернул бумаги, закутал сверток в старое нижнее белье и засунул все это в дымоход, запачкав руку в копоти. Один лист он сложил вчетверо и бережно спрятал за отставший шпон письменного стола. Затем быстро вышел, закрыл дверь и побежал в редакцию. Если успеть, то еще можно убрать что-нибудь малозначащее с первой полосы. Он даже уговаривать не станет! Материал кричит сам за себя — вот так рождаются сенсации!

* * *

Медянников очумело оглядывал пожарище.

— Жаль, нету Берга. Ни хрена не понимаю! Может, послать за ним?

— Думаю, это будет несколько преждевременно,— усомнился Путиловский и закурил, чтобы обдумать ситуацию. — Навряд ли, судя по вчерашнему, он способен трезво оценить обстановку. Пусть спит до утра!

Франк ходил вокруг них с умным видом, заложив руки за спину (велено было ничего не трогать!) и не произнося ни слова. Вследствие этого среди городовых, стоявших в охране, сложилось мнение, что он и есть самый главный, бери не меньше чем товарищ министра внутренних дел. Краем уха Франк услышал свою новую должность и пожалел, что нет рядом Клары. Вот бы она удивилась и порадовалась за мужа!

— Давайте вот что. — Путиловский аккуратно загасил папиросу и спрятал окурок в карманную пепельницу. — Без Берга сейчас здесь ловить нечего. Евграфий Петрович, поезжайте в лечебницу к безногому. Наверное, у него можно будет деликатно что-то выспросить. Двери опечатаем, выставим караул и завтра уже начнем работать спокойно вместе с Иваном Карловичем. Ничего не уносим, кроме бумаг.

— Бумаг никаких нету. Я осмотрел все. Что были — сгорели. — Медянников продемонстрировал несколько обгоревших клочков.

Все равно заберите. Это тоже важно. И поезжайте быстрее в лечебницу. Любая информация, особенно о руководителях. Если надо, позовите священника, пускай исповедует.

— А тайна исповеди? — спросил наивный Франк.

Медянников горестно вздохнул и перекрестился двуперстно в сторону, от греха подальше.

— А новые жертвы? — вопросом на вопрос ответил Путиловский. — Не захочет священник говорить, так намекнет, чтобы невинные не погибли!

На том и порешили. Медянников растворился в сереющем утреннем тумане. Путиловский задрал голову вверх. Четырехугольник неба во дворе-колодце уже синел утренней зарей. Пора ехать, чтобы хоть немного поспать. Отдав приказания, он вышел на проспект.

Рослый городовой, расставив руки, не пускал во двор девушку, одетую не по времени суток празднично.

— Отойдите, не велено! Ваше благородие, мадама какая-то!

Девушка, поняв, что перед ней, по всей видимости, главный, молитвенно сложила руки на груди:

— Господи, скажите мне, что там случилось?

Путиловский сразу понял — вот она, наколка! — и повел себя в высшей степени деликатно: не стал официальничать, а отвел девушку в сторону, подальше от любопытных ушей.

— Вы ищете кого-то? — спросил он с легким оттенком соболезнования, и девушка это сразу почувствовала.

— Что тут произошло? Я хочу знать! Я требую! Там был мой знакомый! — В ее голосе зазвенели слезы.

— Произошел взрыв, потом пожар. Один человек погиб. Его фамилия Киселев. Второй, неизвестный, тяжело ранен.

— Где он?!

— Отвезен в госпиталь. Сейчас вас туда не пустят. Кем вы ему приходитесь?

Вместо ответа девушка обмякла и осела на мостовую.

— Саша, помоги!

Вдвоем с Франком они подняли девушку и посадили на кожаное сиденье пролетки. Расторопный городовой сбегал за водой, но Франк придумал получше — смочил платок коньяком из тайной фляжки Путиловского и протер девушке виски. Потом глотнул коньяк сам, одобрил — тут и девушка очнулась.

Она попила воды, но на расспросы не отвечала, погруженная в транс. Пустыми глазами она смотрела поверх крыш и не двигалась, полностью поглощенная какими-то своими, неведомыми мыслями.

Встала проблема — что с ней делать? Отпустить? Идти не может, да и не найдешь потом. Отвезти в участок? Там ее так напугают, что замкнется и замолчит насовсем. Еще была конспиративная квартира для встреч с агентами, но в ней пусто, нет женской прислуги, а девушка явно плоха.

Для начала Путиловский отобрал у Франка фляжку (тот проводил подружку печальными глазами, но противиться не стал). Решение пришло неожиданно, хотя изрядная доля личного в нем имелась: девушка была хороша своей неброской, но все-таки проступающей красотой, которую не могли скрыть дешевые украшения и отсутствие всякой косметики. Она была как полевой цветок — чтобы понять его прелесть, надобно вглядеться чуть пристальнее, и потом взгляд уже сам ищет такие цветки посреди безбрежной зелени луга.

— Так, — подвел итог раздумьям Путиловский и обратил взор к Франку. — Сейчас завезем тебя домой. Я объясню Кларе, что ты выполнял государственное задание особой важности.

— А эту куда? — Судьба девушки и ее красота тоже взволновали Франка, не чуждого философской сентиментальности. — Неужели в тюрьму?

— Господи, за что? — удивился Путиловский.— Отвезу домой. Не бросать же в таком состоянии на улице. Лиговские обчистят.

Довод был силен и логичен, хотя красть у девицы было явно нечего. Франк вздохнул, завидуя холостому положению Путиловского: вздумай он сам привезти девицу домой даже из самых гуманных побуждений, наказание последовало бы незамедлительное и страшное.

Чинно и благородно тронулись в путь, соблюдая похоронное молчание. Франк молчал из страха перед будущим, девушка — перед настоящим, а Путиловский — просто так, от усталости.

Перед самым франковским домом Путиловский чуть помазал лицо блудного мужа копченой тряпицей, предусмотрительно прихваченной на пожаре. Франк мгновенно преобразился в погорельца, и эта старая как мир уловка сработала безотказно.

Пуговку звонка Путиловский жал долго и уверенно. Сердце у стоявшего за ним фальшивого страдальца ушло в пятки настолько глубоко, что он даже не смог сбежать, хотя таковое намерение росло с каждой секундой приближения к родной двери.

Дверь распахнулась на удивление быстро, как будто этого звонка ждали давно. За дверью открылась любопытная чужому взору картина: впереди стояла прислуга с ухватом наготове, за ней маленькая, но очень агрессивная Клара, за Кларой — Франковы детки в полном составе, призванные устыдить развратного отца своими невинными заспанными физиономиями.

Лицо Путиловского выражало государственное значение всего происходящего и не дрогнуло даже при виде детей.

— Клара! — начал он сразу. — Саша, слава Богу, жив!

И с этими словами, как кролика из цилиндра, достал из-за спины Франка, чья физия носила явные следы бедствия.

Эффект был точно такой же, как и у фокусника. Дети завизжали от восторга, прислуга оторопела, а Клара, у которой выбили почву из-под ног, молчала, не зная, что и сказать. Зато не растерялся Франк: