Ирина Лобусова - Копи Хаджибейского лимана

Все это произошло в четверг. А в субботу в восемь утра тиара уже оказалась в руках Кагула и Тани, которые и сами обомлели, заглянув в сейф. Никто даже не предполагал, что в ломбарде может находиться подобная драгоценность! Тиара была помещена в чистую холщовую тряпицу, спешно найденную Ка-гулом для такого случая, и унесена из ломбарда на Дерибасовской в дебри Молдаванки, где Туча, Ка-гул и еще несколько серьезных людей в авторитете в полном изумлении склонились над ней.

Что произошло с женой комиссара и как она выкрутилась из жуткой ситуации, история умалчивает. А вот авторитет Кагула вознесся до таких невиданных небес, что затмил репутацию всех существующих главарей банд.

Но эта высота не вскружила Кагулу голову. Его большим достоинством было то, что он всегда умел мыслить рационально. Кагул прекрасно понимал, что успех этот — чистая случайность, и его необходимо закрепить. Кроме того, большая доля в этом успехе принадлежит именно Тане, которая помогла провернуть все без сучка и задоринки. Поняв, что она приносит ему удачу, Кагул решил все время работать с ней. Так для Тани началась старая новая жизнь, всколыхнувшая застоявшееся болото ее дней, полных тоски об ушедшем. А Кагул постепенно занял очень значительное и серьезное место в ее жизни.

Поначалу Таня даже не думала о нем как о мужчине. Она воспринимала его нейтрально, как еще

одного представителя из криминального мира, а их она уже перевидала на своем бурном веку. Тане больше не хотелось никаких любовных увлечений, никаких новых романов. И она сама поражалась спокойствию своего тела. Ей даже стало казаться, что она больше никогда уже не будет испытывать страсть.

Исчезновение из ее жизни Володи и Мишки Няги, можно сказать, оставило в ее душе сквозную рану — навылет. И Таня к ней привыкла — ей казалось, что эта рана никогда не заживет, хотя безусловно, она перестала кровоточить. Рана себе и рана. Жить можно.

Но общаться с Кагулом Тане было легко и приятно. Он понимал ее с полуслова и всегда, когда было надо, оказывался рядом, очень мягко, ненавязчиво ухаживал за ней, проявляя небольшие, но приятные знаки внимания.

Кагул приглашал ее в дорогие рестораны, и ей было невероятно приятно посещать рестораны не по работе, не в поисках очередного клиента, а просто так. Дела у них шли блестяще, и он мог позволить себе угостить Таню лучшими напитками и блюдами. Она всегда любила разнообразие, узнавать что-то новое, и у нее был прекрасный вкус. Ка-гул дарил ей какие-то мелочи — духи, конфеты — и делал это так ненавязчиво, что просто нельзя было отказаться. Таня поражалась тому, откуда столько такта и воспитания у простого вора, и с какой легкостью он чувствует ее израненную душу.

Однажды она возвращалась домой, в Каретный переулок, где по-прежнему жила с Оксаной и Наташей, и увидела Кагула, который стоял на лестничной клетке у слухового окна. Он держал в руках огромную куклу — творение советской промышленности. Неказистое лицо игрушки было раскрашено бесхитростно — так, как раньше раскрашивали игрушки на сельских ярмарках. Смущаясь, Кагул протянул ей куклу:

— Это дочке твоей!

Никогда и никто из ее мужчин, даже Володя, ничего не дарил и не приносил Наташе. Таня была покорена! Она пригласила Кагула в квартиру. Оксана с Наташей как раз были на прогулке. И он стал ее любовником.

Оставшись один раз на ночь, Кагул остался совсем. Таня чувствовала, что он ее действительно любит. И была признательна ему за то, что он не требует от нее ярких проявлений любви. Их отношения стали прочными и вдруг начали напоминать настоящую супружескую жизнь, а налеты придавали тот самый дикий азарт, которого всегда не хватает в обыкновенной семейной жизни. Словом, Тане не на что было жаловаться.

Кагул относился к ней хорошо, любил ее, проявлял заботу и никогда не изменял. Она даже начала считать, что ей наконец немного повезло в жизни. Так было до того дня, как, уставившись в стекло автомобиля после налета на финдиректора Агояна, Таня вдруг стала понимать, что падает в страшную, безграничную пропасть, и никогда больше не сможет подняться, вернуться назад...

Жена Агояна медленно повернулась к раскрытой дверце сейфа.

— Мама, — снова заплакал мальчик, — мама, не смотри так!

На мертвом, умершем при жизни лице женщины больше не было никаких эмоций — только застывший белый гипс.

Она подошла к сейфу, не обращая никакого внимания на ребенка. Мальчик продолжал плакать, прижимая к лицу грязные кулачки. Медведь со стуком вывалился из его рук на пол. Обернувшись, женщина машинально подняла его с пола, сунула, не глядя, в руки мальчика, а затем снова повернулась к сейфу. Протянула руку внутрь.

В сейфе была небольшая впадина — двойное дно. Бандиты его не заметили. Оно было настолько искусно сделано, что только посвященный в тонкости человек мог его там разглядеть. Женщина нажала скрытую кнопку, и крышка поднялась. Она достала небольшую коробку черного цвета, открыла.

В коробке лежал пистолет. Это был небольшой, почти дамский револьвер, ничем не напоминающий серьезные армейские наганы, но, между тем, мощное и главное — смертоносное оружие. Было видно, что женщина умеет им пользоваться — щелкнув затвором, она проверила патроны. Коробку бросила на пол.

Револьвер застыл в ее руке. Она была абсолютно твердой, не дрожала. Пальцы сжимали оружие уверенно.

Держа револьвер перед собой, женщина решительно направилась в гостиную. Плача и прижимая к себе медведя, мальчик посеменил за ней.

Агоян был там. Он развалился на диване. И, пока его жена застыла возле сейфа, успел перевязать голову мокрым полотенцем, чтобы подчеркнуть свой страдальческий вид. Лицо его выражало полное удовлетворение этими страданиями. Так он пытался прийти в себя от крупной финансовой потери, которая ударила по нему достаточно жестоко. Расстроенные чувства жены Агоян вообще не принимал в расчет. На нее он всегда обращал так мало внимания, что воспринимал ее чем-то вроде мебели. Постепенно это стало удобной привычкой, и уж теперь он точно не собирался ее менять.

При появлении жены Давид застонал, картинно обхватив голову руками, и скомандовал:

— Принеси пирамидону! Голову болит.

Женщина медленно подошла к столу, стоящему посередине комнаты, и застыла. Что находится в ее руке, от Агояна скрывал стол.

— Что ты стоишь? — прикрикнул он. — Не видишь, я умираю! Хочешь, чтобы у меня разорвалась голова?

— Ты... лгал... — Голос жены прозвучал абсолютно безжизненно, так могла бы звучать заводная механическая игрушка, но Агоян этого не заметил. — Ты... лгал, — повторила она.

— Что лгал? Что ты там бормочешь? — Давид вдруг подумал, что это отличный повод сорвать всю свою злость на жене и устроить скандал. И он поспешил этим воспользоваться: — Ты видишь, в каком я состоянии, и пытаешься сцены устраивать? Иди и принеси лекарство! И не смей приставать ко мне со всякой чушью! Что за ерунда!