Ирина Лобусова - Копи Хаджибейского лимана

Переливание крови в глазах простого обывателя стало считаться чудом. И в больницах просто на глазах выросла очередь из тех, кто желал лечиться новыми методами. Слухи вселяли надежду. Поэтому Таня вспомнила их, и надежда забрезжила перед ней — Наташа выздоровеет.

Дверь открылась. На пороге появился доктор Петровский. Его лицо было страшным.

— Машина есть? — обратился к Туче.

— Да за двором стоит! Хоть куда... — тот резко встал.

— Ее срочно надо вести в инфекционную больницу! Они знают. Имели с таким дело. Мы не можем держать ее здесь. В инфекционку! Срочно.

— Доктор... — Таня вцепилась в стену.

— Разговоры потом! Я еду с вами. Быстрее!

В ярком свете уже включенных ночных ламп было видно, как по лицу Наташи разливалась синева.

В коридорах инфекционной больницы было пусто. Им навстречу выбежала пожилая докторша — знакомая Петровского, которую он уже успел предупредить по телефону. Наташу быстро занесли в отдельную палату.

— Почему ее отдельно кладут? — заволновалась Таня. — Почему отдельно от всех?

— Таня... — Туча попытался ее успокоить.

— Высокая температура и озноб, головная боль, спутанность и потеря сознания, сонливость, мышечная слабость, регидность затылочных мышц... — Петровский перечислял симптомы женщине-врачу из инфекционки, — судороги, светобоязнь, повышенная кожная чувствительность, реакция на звуки. Повышение частоты сердечных сокращений. Кожная сыпь в виде звездочек.

— Я поняла вас, — губы ее горько искривились.

Она тут же взяла с тумбочки простой граненый

стакан, приложила его к высыпаниям, четко проступившим на руке Наташи, и придавила так, что кожа под стаканом побелела. Кожа побелела, сыпь сохранила яркий, насыщенный цвет. Петровский горько вздохнул и отвернулся к окну.

Наташа стонала. Она лежала на кровати в странной позе: на боку, с запрокинутой головой и согнутыми ногами. Таня попыталась поправить ей головку, но девочка вдруг стала страшно кричать.

— Не делайте так! — Петровский отвел ее руки. — Это причиняет ей боль. Не надо.

Таня села на пол рядом с кроватью и опустила лицо в матрас. Петровский быстро вышел из палаты.

— Доктор! — Туча вышел за ним и нагнал его уже в коридоре. — Говорите, доктор. Скажите мне.

— Нет.

— Мне можно. И нужно. Говорите.

— У нее менингит. Инфекционный менингит. Тяжелая токсикоинфекция, высокая концентрация возбудителя в крови. Дети в ее возрасте эту болезнь переносят... плохо.

— Какие лекарства нужны?

— Лекарств от этой болезни нет.

— Что это значит? — Туча вдруг затрясся, вцепился в рукав старого врача. — Что это значит? — закричал он.

— К утру она умрет. Через несколько часов. Смертность в случае этого заболевания среди детей ее возраста в наше время составляет 100 процентов. Ничего нельзя уже сделать. Вы понимаете? Ничего... Мне жаль. Идите туда, к Тане. Вы должны быть с ней. Я... Я не могу это видеть.

— Это точно, доктор?

— Точнее не бывает, — и, ссутулившись еще больше, чем обычно, Петровский поспешил вдоль длинного коридора.

— Вас ждут, — встретила его медсестра в вестибюле Еврейской больницы. — Там мужчина какой-то странный пришел... Говорит, что только вас хочет видеть.

— Хорошо, — доктор пошел к своему кабинету, не слыша голос медсестры, которая что-то пыталась говорить ему на ходу.

— Здравствуйте! — Возле кабинета сидел Со-сновский. — Извините, что так поздно. Я ищу Таню. Вы не знаете, где она?

— Вы? — Петровский затрясся, словно в припадке. — Вы?! Как вы посмели прийти сюда, ко мне?

Руки его дрожали. Он снял очки, затем снова надел, зачем-то достал носовой платок. Сосновский увидел, что глаза доктора полны слез.

— Простите... Я не вовремя, — Володя явно не понимал, что происходит.

— Вы пустой, никчемный человек! — Голос Петровского вдруг с силой загремел по всему коридору. — Самовлюбленный, тупой осел! Почему вы не в инфекционной больнице, где сейчас умирает ваша дочь?

— Что? — помертвел Сосновский.

— Дочь Тани! Ваша дочь! Наташа! От вас! Столько лет... Боже, как можно быть таким идиотом! Дочь Тани, Наташа, — это ваша дочь!

— О господи... — Губы Володи задрожали.

— Ваша дочь умирает! — кричал доктор. — Она не доживет до утра! Как вы смеете быть здесь, а не там? Что за пустота у вас в душе?

И Сосновский помчался по коридору сломя голову. Доктор уронил очки на пол. Из глаз старика сплошным потоком хлынули так долго сдерживаемые слезы.

Из автомобиля, стоявшего с потушенными фарами возле самой больницы, заметили фигуру Со-сновского, который выскочил из ворот двора и полетел вниз по улице, размахивая руками.

Фингер улыбнулся, поворачиваясь к Лошаку:

— Так, за ним! Возьмем еще тепленьким. Он приведет нас к Алмазной.

— Вы гениально придумали! Это гениально! — тупо осклабился Лошак.

— Немного наблюдательности плюс хороший слух на трамвайной остановке... Поехали!..

Наташа неимоверно страдала, боль усилилась, и Таня не могла слышать ее криков.

— Дайте ей что-нибудь! — вцепилась она в рукав женщины-врача.

— Мы уже сделали укол... спокойней, — в глазах ее стояли слезы. — Скоро это пройдет...

— Мама... — стонала Наташа.

— Я здесь, солнышко... — Таня крепко обхватила покрытое потом лицо дочки, прижала к себе, — я с тобой... Я всегда буду с тобой...

— Мамочка... — заплетающимся языком произнесла девочка, — а мы пойдем смотреть мишек?

— Конечно пойдем, радость моя... И мишек смотреть... И купим тот большой розовый шар, что ты хотела, и много-много мороженого... Я люблю тебя, моя маленькая... Я очень сильно люблю тебя...

— Больно, мамочка...

— Потерпи, солнышко. Скоро это пройдет. Ты поправишься. Все будет хорошо...

Таня крепко сжимала тело дочки, прижимая к себе, вытирая ладонями липкий пот. К утру боль вдруг немного утихла. Наташа успокоилась, открыла глаза. На ее обескровленных, синих губах расцвела улыбка. Высушенными за ночь болью, совсем тонкими пальчиками она прикоснулась к лицу Тани:

— Не плачь, мамочка... Я тоже тебя люблю... Я теперь летать буду...

— Что ты говоришь? — перепугалась Таня. — Что?..

— Это не страшно! Я полечу... Не плачь... Над тобой полечу, мамочка! — Наташа через силу засмеялась.

Потом она потеряла сознание. Тельце девочки выгнулось в судороге. Глаза вдруг раскрылись широко-широко, нацеленные вверх, куда-то далеко, над Таниной головой, и так и остались открытыми. Женщина-врач попыталась расцепить руки Тани, забрать тело. Но та продолжала ее укачивать.

Наташа заснула, боль прошла. Таня понимала только это, изо всех сил прижимая к себе хрупкое тельце, которое вдруг стало таким неподвижным и холодным.

Палата наполнилась людьми.

— Таня... — Туча тоже попытался разжать ее руки. — Таня... она умерла... все кончено...