Наталья Рыжкова - Длинные тени грехов [СИ]

Дым стоял столбом, пахло порохом, грохот выстрелов заглушал крики. Конница носилась взад-вперёд, а когда из домов выбегали люди, всадники замахивались саблями и обрушивали их на головы, не разбирая, кто перед ними: мужчина, старик или малое дитя.

Трупы множились — целыми семьями погибали, мужчины пытались закрыть детей или жён от безжалостной стали. Сколько же их, убитых!

Даже во сне запах крови терзал солдата, и он оглядывал в недоумении мирный и цветущий когда-то город. И эти детские тела — они тоже разбойники и предатели? Да, Светлейший сказал — и они тоже, стало быть, так и есть. Но солдат не мог смотреть на мёртвых детей, затоптанных и растерзанных лошадиными копытами.

Опять этот сон! Он мучит его много лет, и будет мучить до самой смерти. Скольких приходилось убивать ему за все годы? Многих, но все они были врагами: России, государя, а следовательно, и его. Но не эти — они были своими, подданными батюшки Петра Алексеевича, как и он сам. Но сказано — предатели и злодеи, смерти достойные. А их семьи, чада?

Во сне солдат тяжело дышал — снилось, что кровь заливает его, он бредёт в ней, и вот-вот захлебнётся…

Его разбудил грохот в сенях — упало полено, раздалось бормотание, потом топот ног, удаляющийся в сторону кухни. Так рано — ещё не рассвело, но хорошо, что очнулся от кошмара. Степан Иванович Крайнов, бывший денщик Светлейшего князя Меншикова, оказался не ТАМ, а в великолепном дворце, в своем тихом закутке.

Кряхтя, Степан поднялся и растолкал мальчишку Васятку, сладко сопевшего на лавке у двери. Васятку недавно взяли для черной работы на кухне. Поселили его на время у Крайнова, а за то, парень оказывал ему мелкие услуги.

— Воды принеси, лоботряс, да смотри, чтоб без ледяной корки, — буркнул бывший солдат, но беззлобно, не на Васятку серчая, а на проклятый сон.

Мальчишка поплелся, потирая кулачками глаза. Нижний этаж княжеского дворца оживал — у прислуги работы невпроворот. Что ж, новый день — новые заботы. И только у бывшего солдата какие теперь заботы? Не жизнь, а, право слово, мёд — с мальцом гулять, о сражениях былых ему рассказывать, чтобы, значит, понимал, чей он сын есть. А так, сиди себе на печи, да жуй калачи, спасибо князю, отцу родному.

Приведя себя в порядок, Степан пошёл на поварню, оттуда уже плыло облако тепла и аромата свежевыпеченного хлеба…

Там кухарка Глафира вела степенную беседу с лакеем князя Харитоном. Тот любил поважничать, но Степана побаивался. Старый солдат молодца не слишком жаловал, но несколько месяцев назад князь надумал устроить помолвку дочери Степана, Катюши, со своим лакеем. Против воли Александра Даниловича Степан, понятно, пойти не мог, так Харитону от будущего тестя теперь чаще доставалось.

— Ох, батюшки, только сейчас прилёг! — Глафира прижала ладонь к щеке. Щека свисала через руку — румяная и сдобная, как кусок пирога.

— Кто прилёг? — спросил Степан. Харитон подскочил с лавки, заслышав его хриплый бас. Боится, щенок, это правильно — зятем больше почитать станет.

— Сам, — доложил лакей князя, — всю ночь дома не было. А пришёл, у-у-у, глаза красные, зло-о-ой…

— Дела государственные решал! — отрезал солдат, — не тебе, шалопутному, о князе рассуждать…

Харитон вздохнул, прикусив язык — как ни старался он, а всё же Степан Иванович недоволен женихом единственной дочери. И не такая уж плохая партия для девки, иные бы и рады были…

В людской раздался бас начальника княжеской стражи — тот за что-то отчитывал подчинённых.

— Вон пошли, мер-р-рзавцы! Прочь с глаз моих.

Обиженно загудели гвардейцы, протопали через двор в казарму. Это означало, что ночную смену оставили за что-то без положенного завтрака.

— Ой, что же это делается, — вздохнула сердобольная кухарка, — молодцам-то наготовила!

Степан выглянул в людскую и спросил, что случилось. Начальник стражи соизволил объяснить, что караул где-то нашёл выпивку, но не признаются — где, да ещё и отнекиваются, стоят на том, что не пили.

— А с чего же ты решил, что они пьяные? — удивился Степан.

Капитан уважал старого солдата, сиживал с ним за столом не единожды, а потому рассказал, хотя другой любопытствующий наверняка не удостоился бы ответа.

— Так они,… такие-рассякие, дрыхли вповалку в караульной, когда их сменять пришли. Растолкали, а они лыка не вяжут. И придумали же отговорку, что бес их, дескать, попутал…

Степан усмехнулся, вспомнив собственную молодость.

— И то верно — ведь попутал.

Начальник стражи шутку не оценил:

— Они, вишь, говорят, что самый настоящий бес и приходил к ним ночью. Нет, мои ребята до такого сами бы не додумались, это их кто-то надоумил байку мне поведать — авось и поверю! Ничего, выпороть прикажу, сразу правду расскажут, где раздобыли славное винцо! — с этой нешуточной угрозой удалился бравый офицер вслед за «своими ребятами».

И вроде бы ничего страшного: парни покуролесили, непорядок, конечно, нос кем не бывает? А Степан вдруг поёжился, будто мороз пробрал до костей, хотя тёпло от печей в кухне уже прогрело людскую. Беспокоил дурной сон, и какая-то тяжесть легла на сердце.

Встряхнулся Степан, когда прислуга заполнила людскую, потянулась в кухню: пока сам князь, да семья еще почивать изволили, можно поесть. Бывший денщик поднялся со скамьи, и челядь княжеская почтительно расступилась, пропуская его вперед.

А кормили в этом доме так сытно, как мало где на белом свете, и люди счастье своё понимали. Глафира же делилась сведениями, что на нынешний день княгиня велела приготовить повару Гийому. Слушали — дивились, завидовали лакеям, которые за столом прислуживают — узрят чудеса этакие!

После трапезы по своим делам разошлись — у дворецкого Ван Келлера с бездельниками разговор короткий. Остались лишь избранные, можно было себя побаловать вчерашним калачом с чайком. Князь с семейством весьма почитал напиток сей, и верным слугам доставались остатки заварки с ужина.

— Нашлась салфетка камчатая, — все повернулись на низкий певучий голос, — барышни для куклы покрывало сделали, — бледное лицо вошедшей женщины озарила тень улыбки, и тут же вернулись строгость и усталость.

— Садись с нами, Аннушка, откушай чаю, — пригласила Глафира вошедшую.

А за спиной кастелянши Анны, скромно потупившись, стояла Катюша Крайнова. Глаза Степана засветились при появлении дочери, и Анне досталась немалая доля тепла, на проявление коего старый солдат был скуповат.