Михаил Лев - Длинные тени

Руководителю легендарного восстания в фашистском лагере смерти Собибор Александру Печерскому и его соратникам — посвящается

В последних числах апреля 1978 года Александр Печерский получил одно за другим два письма. Писал их Берек, бывший узник лагеря смерти Собибор. В Амстердаме, где он последние годы живет, занимаясь частной врачебной практикой, его зовут Бернардом Шлезингером.

«Дорогой друг Александр! Давно тебе не писал» — так начиналось первое письмо.

Здесь следует заметить, что, хотя Берек на целых двадцать лет моложе Печерского и ему шел только пятнадцатый год, когда Сашко (так звали Печерского в лагере) дал сигнал к восстанию, тем не менее он обращается к Печерскому на «ты». Так обращаются друг к другу и поныне все оставшиеся в живых собиборовцы.

«Ты себе не представляешь, Сашко, — писал Берек, — как много хотелось бы тебе рассказать. Но я сообщу лишь о самом главном: мы, кажется, напали на след Густава Вагнера. Хочется верить, что на этот раз палач из Собибора не ускользнет из наших рук. Еще в 1970 году, во время процесса Франца Штангля в Дюссельдорфе, я писал тебе, что каждый раз, когда встречал в зале суда жену этого изверга — Терезу Штангль, меня не покидало чувство, что где-то ее видел. Но где именно и когда — никак не мог вспомнить. Мне мерещилось, что это было в раннем детстве. Но каким образом я мог ее видеть? Когда я в своем польском местечке делал первые шаги, она в своей Австрии была уже зрелой девицей. В Собиборе я ее тоже не мог встретить, так как к тому времени Штангль уже был комендантом Треблинки. И все же я был уверен, что чутье меня не обманывает, и рассказал об этом Вонделу. Тебе известно это имя? С Агие Вонделом я познакомился во время судебного процесса. Он показал мне написанную им книгу о возрождении нацизма в Западной Германии. В ней говорится и о суде над палачами Собибора в Хагене. Как ты понимаешь, к такому человеку я не мог отнестись равнодушно. У Агие, помимо всего прочего, были свои счеты с оберштурмфюрером. Когда Штангль по заданию Гиммлера «очищал» Голландию, он отправил в Дахау отца Агие, сельского пастора, где тот и погиб.

Помочь мне Агие, естественно, ничем не мог и сказал лишь то, что обычно говорят в таких случаях:

— Если вы когда-либо ее действительно видели, то рано или поздно вспомните. — И добавил: — Меня фрау Штангль интересует по другой причине.

По какой именно, он не счел нужным пояснить, а я спрашивать не стал. Тогда мне и не снилось, что ключ от дома, в котором скрывается один из самых лютых злодеев Собибора — Вагнер, в руках у Терезы Штангль. Буквально.

В Амстердам после суда мы с Вонделом возвращались вместе и с тех пор часто встречаемся. Он стал моим пациентом, так как, к сожалению, страдает пороком сердца. Но, вопреки представлению о такого рода больных, он человек весьма подвижный. Много разъезжает. Думаю, не пропустил ни одного значительного судебного процесса над нацистами. В Амстердаме у Вондела большое книготорговое дело. Это не мешает ему время от времени выступать в печати с важными материалами, разоблачающими неонацистов. У Вондела можно найти различные сведения о многих военных преступниках, как осужденных, так и тех, кому пока удалось избежать кары.

После суда Тереза Штангль перестала меня интересовать, но Вондел мне о ней напомнил.

Позавчера он позвонил и сказал, что нам нужно срочно увидеться. Минут через двадцать Вондел уже сидел у меня в кабинете и без предисловий приступил к делу.

— Бернард, — сказал он, — я, кажется, догадываюсь, где вы могли видеть Терезу Штангль.

Видимо, телепатия не выдумка: едва Агие произнес первые слова, я мгновенно вспомнил то, что безуспешно пытался вспомнить в течение восьми лет.

— Вы, — продолжал Вондел, — видели ее в Собиборе.

— Не ее, — поправил я своего собеседника, — а ее фотографию. И не только фотографию, но и портрет.

— Да, да! Портрет, — обрадовался Вондел, — рассказывайте, рассказывайте.

— Однако откуда вам известно…

— Вас удивляет, что я знаю о портрете? Сейчас объясню. Мой друг, книготорговец из Сан-Паулу, Леон Гросс увидел в доме Терезы Штангль ее портрет, и она с гордостью сообщила, что он принадлежит кисти известного голландского художника Макса ван Дама. Вот меня и осенило: жену Штангля вы не могли видеть, а портрет ее могли. Вы понимаете, что из этого следует?

Конечно, Сашко, я отлично понял, о чем Вондел вел речь. Мне также стало ясно, по какой причине он заинтересовался Терезой Штангль еще тогда, в Дюссельдорфе, и я со всеми подробностями рассказал ему все, что ты, естественно, знаешь уже давно: как я в последние дни жизни ван Дама был рядом с ним и как однажды Вагнер принес ему фотографию женщины.

— Вагнер, — загорелся Вондел, — а я все жду, когда вы произнесете это имя.

Итак…

Извини, Сашко, но письмо я должен прервать. Сегодня воскресенье, и я думал, что меня оставят в покое. Но врач не волен располагать собою. Не знаю, удастся ли мне еще сегодня или, в крайнем случае, завтра снова сесть за письменный стол, поэтому Фейгеле пока отправит тебе то, что я успел написать. Тебе от нее сердечный привет.

«Нарочно, что ли, остановился он на полуслове? — с некоторой досадой подумал Печерский. — Ему бы писателем быть, а не врачом». В то же время Александр был благодарен Береку, что тот не задержал письмо и сказал о главном. Кто-то в Бразилии напал на след Вагнера. Подумать только, целых тридцать пять лет его ищут и не могут найти. Испарился. Он, и Штангль, и Бауэр, и Болендер, и Френцель, и Вольф, и… Как только закончилась война, все они куда-то сгинули, забились в свои мышиные норы, и как будто на свете не было ни их, ни Собибора, ни сотен тысяч людей, загнанных в газовые камеры и превращенных в дым.

Первым, в 1949 году, нашли обергазмейстера Бауэра. Пятнадцать лет прошло, пока поймали Болендера — шефа «гиммельштрассе» — «небесной дороги», которая вела в газовые камеры.

Штангля искали двадцать два года. Из всех палачей Собибора он был самый страшный. В списках главных нацистских преступников, которым удалось избежать наказания, его имя стояло третьим. Первым числился Борман — заместитель Гитлера по нацистской партии, вторым — Менгеле, врач, «прославившийся» своими изуверскими опытами над людьми, третьим — Франц Пауль Штангль.