Михаил Лев - Длинные тени

— Его угнали в гетто?

— Какое еще гетто? Убили его. На той неделе. Да, на прошлой неделе. Какой день у нас сегодня? Четверг, а это было в субботу. По приказу солтыса наше село должно было послать в город десять подвод. Сосед мой своими глазами видел, как убили Янкеля, его жену и детей. Выволокли из погреба и на базаре застрелили.

— А Рину, Рину, его младшую дочь?..

— Должно быть, тоже. Сосед говорит, очень многих убили. Несколько стариков закрылись в синагоге и молились, так их там сожгли заживо. Ты ешь понемногу, ешь…

— А что стало с моим отцом, не слышали?

— Нет. Я ж тебе сказал, что твоего отца я что-то не припомню. Торбочка есть у тебя? Молодец! Дай я свою опорожню. А теперь, Берек, если хочешь прожить лишний день, иди, чего стоишь?

— Куда, дедушка Мацей, мне идти?

— А на это, я думаю, никто тебе ответа не даст. Об охотничьем домике я рассказал тебе просто так. Пойдешь ли ты туда — этого я знать не должен. Могу тебя проводить. В такой поздний час бандиты пьянствуют. Им не до нас. Заодно покажу тебе свое кукурузное поле. Это моя Ядвига мне велела. Початки еще совсем зеленые, но немного молочного сока в них уже есть. Если воспользуешься, я не обеднею. Да и все равно разрешения у меня ты просить не станешь. Пошли, Берек.

— Дедушка, а если держать путь на восток…

— На восток или на запад — это уж теперь без разницы. Далеко не уйдешь. Их тут всюду полно. Говорят даже, что чем дальше на восток, тем труднее теперь скрываться. В лесу еще можно. Другого места я не знаю. Пошли!

— Дедушка…

— Что «дедушка»? Иди за мной. Юзеф меня тоже звал дедушкой, хотя и он мне внуком не приходился. Три недели у него в доме скрывался его товарищ, они вместе в армии служили. Так нашелся такой Гжегож Нарушевич, который уже давно снюхался с гитлеровцами, состоял в Польской фашистской лиге, или как ее еще там называют, и их обоих выдал, и Юзефа, и его друга. Позавчера мы Юзефа похоронили. Возле его могилы я и застал тебя. Могу ли я после этого взять тебя с собой или послать к кому-нибудь другому? Старуха моя, Ядвига, будет за тебя богу молиться. Вечно она за кого-нибудь молится. Но я что-то не припомню, чтобы это кому-то помогло. Один бог знает, суждено ли нам с ней умереть своей смертью. Теперь от старости не умирают.

— Дедушка, как вы думаете, кто мог забраться в охотничий домик? Этот человек может меня выдать?

— Кто — этого я не знаю. Но тем, которые выдают, скрываться незачем. Для них все дороги открыты. Давай я лучше тебе скажу, где этот домик стоит. Туда идти порядочно. Слушай в оба уха и постарайся запомнить. Сперва увидишь высохшее болото…

Берек снова углубился в лес. Когда совсем обессилел, лег на землю, свернулся клубком и уснул. К утру он до того окоченел, что, если б можно было развести костер, с головой забрался бы в огонь, глотал бы его.

Проще и быстрее, чем думал, добрался он до почти высохшего болота и оказался перед холмом, заросшим ольхой и лозняком. Отсюда хорошо был виден домик с остроконечной крышей, о котором ему говорил пастух. Издали он напоминал скирду сена. За весь день никто оттуда не выходил и туда не входил. Береку даже стало жаль, что там никого нет. Пока он решал, подойти ли ему поближе, начал накрапывать дождик, и все вокруг нахмурилось. Внезапно поднялся ветер, ветки сердито закачались у Берека над головой, как будто он в чем-то виноват. Возможно, так оно и есть. Он виноват, что не дает себя погубить. Чем он лучше тех, кого уже уничтожили?

Берек изо всей силы рванул дверь избушки и, не прикрыв ее, застыл у порога. Маленькое оконце было забито, но сквозь щели проникал слабый свет, и можно было разглядеть трухлявые бревна. Пахло гнилью и плесенью. Посреди домика торчала вросшая в землю колода. Когда-то она, видимо, служила столом. Вдоль стен валялись сгнившие доски. Это, наверно, были скамьи или лежаки, только давно рассыпавшиеся. И все же здесь можно было на время укрыться.

Ветер неистовствовал, срывая с петель открытую настежь дверь. У порога образовалась изрядная лужа. Берек прикрыл дверь и запер ее на ржавый засов. Сквозь полудрему, в промежутках между раскатами грома, ему померещились слабые стоны, стук в дверь, голос, напоминающий плач обессилевшего ребенка. Сквозь сон он подумал: не иначе ветер с ума сходит.

Но ему не померещилось. На рассвете, когда он осторожно приоткрыл дверь, он отпрянул от неожиданности.

— Рина! — вырвался у него душераздирающий крик, и, не веря своим глазам, он пробормотал: — Ри-ну-ля!.. Ри-ну-ля!..

Берек внес ее в домик и стал тормошить, умолял произнести хоть слово. Но Рина лежала, склонив голову набок, не подавая признаков жизни. Прошла, казалось, вечность, пока она открыла глаза, глянула на него, но не узнала и снова сомкнула веки. Потом у нее начался озноб, она стала давиться неудержимой икотой.

Больше двух суток Рина отчаянно боролась со смертью. Берек не отходил от нее ни на минуту. Едва шевеля спекшимися губами, она бормотала: «Пить, пить». У него еще оставалось немного молока, но не так-то просто было ее напоить, не пролив ни капли драгоценной влаги. Он прижимал ладони к ее лицу и ощущал пылающий жар. Исхудала она до того, что разорванное в клочья платье висело на ней как на вешалке. Искусанные комарами ноги распухли, покрылись волдырями.

Когда Рина наконец начала его узнавать, радости Берека не было границ. Она хватала куски вареного сыра, засохшей каши, глотала все, не разжевывая. Берек смотрел на нее, и ему не верилось, что это Рина.

От Рины Берек узнал, что его дедушке мучиться на этом свете больше не придется: он был в синагоге, когда ее подожгли.

Рина также слышала, что многих расстреляли на базаре. Кого именно — она не знает. (Иногда лучше, когда не знаешь.) Об этом ей рассказал ветеринар Войцеховский, пообещавший ее отцу спрятать девочку у себя. Тайник он вырыл на огороде, тщательно сровнял его с землей и укрыл. Вначале он убеждал Рину, чтобы она не тревожилась, — ее здесь не обнаружат. Но в ночь, когда в городе началась резня, он ее разбудил и велел поскорее уходить в лес, так как погромщики перерывают все вверх дном и нигде от них нет спасения. Он рассказал ей, как добраться до охотничьего домика, и дал с собой буханку хлеба и кусок мяса. Этого, думала Рина, хватит на несколько дней, но она даже не успела и прикоснуться к еде. Она заблудилась и вышла на тропинку, ведущую из леса в местечко. На опушке леса ее заметили и стали стрелять. Пришлось бросить еду и бежать без оглядки. Она угодила в какие-то колючие заросли, все тело изодрала.

Охотничий домик Рина все же разыскала. Она бы наверняка умерла от голода и Берек нашел бы ее здесь уже мертвой, если бы не обнаружила у входа кусочек сыра и немного каши, такой же, какую она ест сейчас. Все это было завернуто в листья сырой капусты. Теперь она понимает, что это он, Берек, ей подбросил, но почему же тогда он оставил ее одну? Еда все равно не спасла бы ее, возможно даже, наоборот, погубила. Как только она немного поела, ей страшно захотелось пить. Тогда она решила вернуться к ветеринару и умолять его дать ей напиться, а там — будь что будет — просить, чтобы позволил ей умереть в укрытии на его огороде. Она уже было направилась туда, но по дороге подумала, что поступает нехорошо. Из-за нее ведь может погибнуть Войцеховский со всей семьей. Вправе ли она поступать так? Тем временем Рина снова заплуталась и тут-то в непролазной чащобе, в какой-то чуть ли не лисьей норе обнаружила бутылку, наполненную водой. Нечего смотреть на нее такими удивленными глазами, все это, может быть, и неправдоподобно, но если он ей не верит, она может показать ему эту бутылку.