Элиетт Абекассис - Сокровище храма

— Я не секретный агент, — возразил я. — Я ессей.

— Любопытно… — протянула она. — Эриксон незадолго до смерти говорил, что готов к ней… Можно подумать, он вас искал… Он говорил, что ессеи существовали всегда, и на земле у них был Мессия, именно здесь, в Кумране.

Джейн опустила глаза, будто что-то увидела в своем кофе. Щеки ее горели, глаза блестели, она, было, открыла рот, но не произнесла ни звука. Ее смятение гулким ударом гонга отозвалось в моем сердце. Джейн Роджерс, археолог и протестантка, дочь пастора, была в шоке, и я не знал, чем ей помочь. Я почувствовал что-то вроде ожога в сердце, ощутил страшный гнев против своего бессилия.

— Ари, — чуть слышно произнесла она, — ты в порядке?

— Да, — ответил я, — все в порядке. — А как ты жила все это время?

Мы взглянули друг другу в глаза.

— Два года назад я готова была бросить все ради тебя… Потом решила, что все это напрасно… Когда я вошла в эту экспедицию, то не ради археологии, Ари…

— Я думал, ты меня забыла и утешилась.

Она печально улыбнулась.

— Не верь этому. Мне просто удалось смириться с твоим призванием.

— Джейн, я должен тебе кое-что сказать…

— Слушаю.

— Это случилось позавчера…

— В ночь преступления?

— То был вечер Пасхи и день моей второй годовщины у ессеев. Жрец медленно поднес ко мне руку и подал мацу и вино, чтобы я освятил их согласно праздничному обряду. Я сделал это. Я принял вино и хлеб и благословил их. Я совершил обряд и произнес: «Сие есть кровь моя, сие есть тело мое».

— Слова Иисуса…

— Ритуальная фраза ессеев, та, которую произносит Мессия.

— Они избрали тебя?

— Я их Мессия.

Теперь Джейн смотрела на меня с недоверием и страхом.

— Они тебя избрали, — повторила она, будто боясь в это поверить. — И они избрали тебя в тот момент, когда был убит Эриксон… Думаешь, это совпадение?

Продолжать беседу мы не смогли: в палатку вошел Кошка. На нем были бежевые брюки и белая хлопковая рубашка навыпуск, еще больше подчеркивавшая бледность изможденного лица. Тело его было худым, как у всех археологов, занимающихся раскопками, но рука, которую он мне подал, оказалась крепкой.

— Ари, писец! — воскликнул он. — У вас все в порядке?

— Все хорошо, — ответил я, всматриваясь в его глаза, блестевшие от любопытства.

— Надо же, — бросила Джейн, — значит, вы остались?

— Я сейчас уезжаю…

— Я хотел бы кое-что вам показать, — сказал я, протягивая ему фотографию. — Вы узнаете этот свиток?

— А вы, — косо взглянул на меня Кошка, — вы писец или детектив?

— Это я позвала Ари, потому что он прекрасно знает эти места и все свитки Мертвого моря.

— Да, правильно, помощь нам нужна, тем более что все уходят. Но вы, такой проницательный… — продолжил он, поднося фотографию к глазам. — Даже вы не знаете, что это Серебряный свиток, привезенный профессором Эриксоном после пребывания у самаритян! [6]

— А? — удивилась Джейн. — Я и не знала.

— Он принадлежит к той же эпохе, что и Медный свиток?

Кошка недоуменно вздернул брови.

— Почему профессор не рассказал о нем другим членам экспедиции?

— Потому что там содержатся сведения о…

Он вдруг запнулся.

— О чем?

— О тайном обществе. Видите ли, — более значительным тоном продолжил Кошка, — профессор Эриксон был масоном.

— Джейн мне уже об этом сказала.

— Орден этот очень могущественный. Говорят, что члены общества объединились после провозглашения Америкой независимости и Французской революции. Среди основателей — Джордж Вашингтон, Черчилль и многие политические деятели. И все это потому, что в основе этого ордена лежит древнее знание, касающееся…

— Касающееся чего? — настаивал я.

— Храма. Франкмасоны хотят продолжить работу Хирама, архитектора храма Соломона. По этой причине Эриксон и прибыл для научных изысканий на Святой Земле. Он считал, что надо объединить все религиозные силы, руководствующиеся разумом и придерживающиеся справедливости и права. Он верил в Великого Архитектора, создавшего Вселенную… Он хотел воссоздать Храм. Да, храм Соломона, воплощение духа Божия в камне. И сердце его было наисвятейшим, в нем обитал сам Бог!

— Неужели? — удивился я.

— Что касается Бога, то я не знаю, — пробормотала Джейн. — Но правда то, что франкмасонство оказало большое влияние на ход прогресса в мире, косвенно это затрагивает и Храм.

— Где он сейчас находится? — поинтересовался я.

— Что именно?

— Серебряный свиток.

— Я рылся вчера в его вещах, но не нашел, — ответил Кошка.

Мы еще порасспрашивали археолога, но ничего нового не узнали. Глядя на него, я спрашивал себя, в какую игру он играет и можно ли доверять его информации. Ну а что до его истинных отношений с Эриксоном, тут я не знал, что и думать.

Несколько часов спустя мы катили в джипе Джейн на встречу с самаритянами; эта небольшая община, как и во времена Иисуса, обитала у подошвы горы Гаризим в Наблусе, бывшем Шхеме, в сорока километрах от Кумрана.

— Зачем тебе это надо? — спросила Джейн, не отрывая глаз от извилистой дороги, спускавшейся от лагеря.

— Ради них, — ответил я. — Ради ессеев. И ради тебя.

— Эриксон не был с тобой знаком, — слегка улыбнувшись, сказала она, — но он верил в тебя… Мессия ессеев… Подумать только, Ари. Мне до сих пор не верится.

Пройдя израильский КПП, который разрешил нам въехать на нейтральную полосу между израильской и палестинской территориями, она нажала на акселератор.

— Впереди еще один пост, если там увидят твой паспорт, нас могут не пустить на территорию Палестины. Всюду эта напряженность…

— Я не взял паспорт, — сказал я.

— Почему же?

— Я не знал, что есть «палестинская зона».

— Ах да, я и забыла… Два года в пещерах…

Джейн притормозила перед вторым КПП, над которым развевался палестинский флаг. Охранник в форме цвета хаки, похожей на израильскую, подошел к нам.

Джейн, улыбаясь, опустила боковое стекло, а я вжался в сиденье, стараясь стать незаметным. Она заговорила с ним на арабском.

Охранник, молодой загорелый человек, похоже, удивился, как и я, ее знанию языка. Они обменялись несколькими словами. Солдат вроде бы колебался, потом что-то спросил, показав на меня. От обольстительной улыбки Джейн он сдался и разрешил проехать. Она надавила на газ.

— Джейн, — начал я, — ты говорила обо мне Эриксону, не так ли?

Не взглянув на меня, она улыбнулась.

— Я никогда не скрывала ни где ты жил, ни кем ты был… Мне просто необходимо было говорить о тебе. Ты можешь это понять?

Я улыбнулся про себя. Еще бы не понять… Сколько раз я думал о ней за эти два года. Сколько раз мне хотелось признаться — не важно кому, не важно когда, — что я полюбил ее и любил всегда. Нужно выговориться, когда чувство слишком сильно; нужно выговориться, когда слово жжет и может сжечь дотла; конечно же, говорить надо…